Крыса, закатив глаза, прошествовала в ванную, а я сбежал вниз по лестнице, чтобы отправить папу досыпать.
— Па-ап! — крикнул я. — Сегодня суббота!
— Чудная, прекрасная суббота! — гаркнул он, перекрикивая музыку.
Я был рассержен из-за того, что пришлось подняться в такую рань безо всякой необходимости. Но по всей кухне уже разливался дивный аромат папиных блинчиков с черникой, так что я не вернулся в постель, а сел за стол и стал ждать, когда передо мной поставят тарелку. Папа приплясывал и выделывал коленца, изображая, видимо, самого Мэкки-Ножа. На нашего старика невозможно злиться, такой уж он славный, хотя с первого взгляда ясно, в кого Крыса такая чокнутая.
Крыса вошла в кухню и села за стол:
— Сегодня суббота, пап.
— Я знаю, — отозвался папа и шлепнул на стол пачку банкнот. — Я хочу, чтобы вы поехали в город и купили себе что-нибудь.
Деньги были прибавкой к пособию. Папа раньше был фермером, и государство иногда платило ему, чтобы он не растил некоторые культуры. Теперь ему назначили пособие — то есть вроде как платили за то, чтобы он не растил вообще ничего. Он и не растил, если не считать фруктов и овощей с тайного сада в несколько акров. Урожай он продавал в городе или прямо у дороги, деньги это приносило хорошие, так что в пособии наша семья не нуждалась. Но вместо того чтобы возвращать эти деньги государству — которому они тоже вряд ли были нужны, — папа отдавал их нам. Так что можно сказать, что мы с Крысой жили на пособие, причем неплохо.
— В этот раз постарайтесь выбрать что-нибудь из одежды. — Папа пододвинул к нам блинчики. — Не хочу, чтобы моих детей называли белым отребьем.
Крыса разделила пачку пополам и одними губами произнесла «мобильник» — она давно мечтала заиметь телефон. А вслух сказала:
— Никто не назовет нас белым отребьем. Мы не бранимся, да и вообще мы слишком утонченные.
— Ну конечно, как я мог такое предположить! — ответил папа. — Давайте-ка завтракайте и поезжайте в город.
Ему не пришлось просить нас дважды. Мы заглотили блинчики, быстренько приняли душ и прежде, чем розовое утреннее солнце успело пожелтеть, уже крутили педали велосипедов.
— Присматривай за сестрой, Боб! — крикнул папа с крыльца.
— Ладно.
— Постарайтесь вернуться к обеду. И берегитесь педофилов!
— Если я их найду, дам тебе знать, — пообещала Крыса, не оборачиваясь.
Папа всегда велел нам беречься педофилов, хотя едва ли в Виннипеге нашелся бы хоть один. По крайней мере, я о них ничего не слышал. Но Крыса никогда не теряла бдительности — вдруг появятся? Говорю же, она немного странная.
Мы выехали с нашего участка и покатили по грунтовой дороге вдоль рельсов. Далеко впереди по полю мчался джип, поднимая длинный шлейф пыли из-под колес, а еще дальше были видны деревья, растущие у реки. Мы катили мимо полей — бурых пшеничных и желтых подсолнечных. Потом пересекли железнодорожную колею, отмечавшую середину пути от фермы до реки. Дальше шел асфальт, и мы покрыли то же расстояние в два раза быстрее.
Когда мы добрались до деревьев, солнце уже стало золотым. Пока оно мягко пригревало, но скоро его лучи высушат землю до корки. Летом Виннипег жарче Сахары, можете мне поверить.
Мы слезли с великов и пешком спустились к реке — к нашему дорогому «Марлину». Это длинная лодка с прямоугольной кормой и навесным мотором, быстрая, как ветер. По выходным мы не заводили мотор — экономили топливо. До города добирались на веслах. Я погрузил велики на борт, Крыса отвязала веревку, и мы оттолкнулись от берега.
Я вообще люблю утро, а на реке утром особенно хорошо. Река Ассинибойн была нашей Амазонкой. Иногда она и правда напоминала Амазонку — высокие деревья заслоняли солнце, кое-где его лучи пробивались сквозь кроны, и в ярких пятнах света играли бабочки. Тишину лишь изредка нарушал крик неведомой птицы — почему бы не экзотической? — да удар сомовьего хвоста по поверхности воды. Только это и плеск весел.
Я греб бесшумно, не желая нарушать безмятежности летнего утра. Зря старался — Крыса во все горло запела «Жизнь в розовом цвете» Эдит Пиаф. Раскатистое французское «р» загремело над рекой, и бабочки разлетелись, птицы умолкли, а сом ушел на дно. Я обернулся, посмотрел на маленькое личико Крысы, старательно выводящей рулады, и ничего не сказал. Обойдется. Всякий раз, когда мы плыли по реке, она распевала эту дурацкую песню — именно эту, одну и ту же, хотя знала наизусть все песни в мире! Нарочно хотела меня позлить. Это еще было терпимо, хуже, когда они начинали горланить вместе с папой. Оба воображали себя бог весть какими певцами и не упускали случая исполнить что-нибудь дуэтом. Крыса, папа и Синатра — это больше, чем можно вынести, когда тебе двенадцать лет.
Крыса умолкла, лишь когда мы приплыли в Форкс, местечко у слияния рек Ассинибойн и Ред-Ривер. Если считать Ассинибойн Амазонкой, то Ред-Ривер — это Миссисипи. Скоро по ней пойдут колесные пароходы, заснуют разъездные катера, а по берегам начнут прогуливаться туристы. Но пока здесь было тихо и безлюдно, лишь несколько семей чинно завтракали в ресторанах у воды.
— Хочу моккочино, — сказала Крыса. — Ты греби, греби.
Это следовало понимать как «хочу погулять по Французскому кварталу». Я не возражал — времени у нас было много. Хотя, если бы возражал, идти туда все равно пришлось бы. Не знаю почему — может, из-за того, что случилось с Фелицией, — отец строго-настрого запрещал мне оставлять Крысу без присмотра. Ей уже исполнилось десять, и она вполне могла сама за себя постоять. Но если папа волнуется, спорить бесполезно.
Она повела «Марлин» к противоположному берегу, и мы встали у причала возле собора Святого Бонифация. Я выпрыгнул и привязал «Марлина».
— Пристегни велики к лодке на замок, — велел я Крысе.
Осторожность никогда не помешает. Воришки ведь так и снуют на многолюдных улицах Виннипега.
Мы взбежали по ступенькам, ведущим на набережную, и полюбовались небоскребами за рекой. Над ними не было ни облачка. В самом центре города высилось здание отеля «Форт Гэрри», весьма знаменитого в наших краях, а чуть выше по реке белел мост «Эспланада Риэль». Великолепное имя для великолепного моста. Может, это и не самый большой мост в мире, зато он красивый и на солнце блестит. Мы в Виннипеге им гордимся. Встречал я некоторых личностей из Саскатуна, утверждавших, что мост выглядит безвкусно. Не буду говорить гадостей о Саскатуне, я выше этого. Да и к чему говорить, когда и так все ясно. Поезжайте туда — сами поймете.
Мы пришли на заросшее травой кладбище и направились к собору Святого Бонифация. В середине его фасада высоко над землей зияет большое круглое отверстие. Задолго до моего рождения в этом соборе случился пожар, но огонь не смог уничтожить каменные стены. Круглая дыра осталась на месте погибшего витража, а над ней возвышается статуя епископа. Он похож на шахматную фигуру. Мы с Крысой стараемся встать так, чтобы сквозь дыру не было видно ничего, кроме неба. Есть у нас такой маленький обычай. Крыса говорит, что дыра — это портал в другой мир. Сестра у меня, конечно, чокнутая, но я всегда считал собор волшебным.
