Честное слово, само вырвалось, я даже не думал, не собирался ничего такого говорить. Мы стоим перед шкафчиками, Тоббе изумленно смотрит на меня:
— Джиу-джитсу?
Я открываю дверцу и киваю, чуть ли не спрятавшись внутрь.
— Давно занимаешься?
— Нет, первый раз иду, но уже давно хотел, — говорю я, глядя прямо в глаза Тоббе с упрямством, которого и сам не понимаю. Спрашиваю себя, вру я или нет и имеет ли это значение. Главное, что есть повод не ходить на вечеринку. Я, конечно, не общаюсь с остальными одноклассниками, но пока еще не оглох и не ослеп. И последнее время то и дело слышу разговоры, особенно среди девчонок, на тему «Как печально, что скоро мы закончим девятый класс и наши пути разойдутся». Честное слово, в жизни есть более печальные вещи.
— Похоже, почти весь класс придет, — уныло говорит Тоббе. То ли из-за необходимости идти на вечеринку с классом, то ли потому, что приходится говорить со мной.
— Ясно, — отвечаю я.
Едва я открываю дверь подъезда, как в меня на всей скорости врезается светленькая малявка. На этот раз я не успел уклониться: она неслась еще быстрее обычного — наверное, развивала скорость с третьего этажа. Малявка прямо впечатывается в меня, я хватаюсь за ручку двери, и мы вываливаемся на улицу: я пячусь, сохраняя равновесие, она падает на меня. Однако обоим удается устоять на ногах, и через мгновение мы уже на дорожке у подъезда: я держу ее за плечи, она зажимает рукой нос.
Голубые глаза смотрят на меня, потом на ладонь. Из носа течет кровь, самая настоящая, — но малявка не кричит, не плачет, просто смотрит. Я думал, что все мелкие девчонки до смерти боятся крови. Другой рукой она роется в кармане в поисках носового платка, голову держит неподвижно, глядя прямо на меня.
— Куртку испачкала, — спокойно произносит малявка и осторожно кивает, указывая на мою куртку.
Я смотрю на пятно — влажное пятно на темном пуховике. Цвета не видно, просто влага, уже почти впитавшаяся в ткань.
— Держи.
Она протягивает видавший виды кусок бумажного полотенца, серьезно глядя на меня.
— Не нужно.
Мне немного не по себе от того, что моя куртка беспокоит ее больше, чем собственный нос. Я замечаю, что все еще держу ее за плечи. Отпускаю.
Она утирает нос, смотрит на бумагу и, скомкав ее еще сильнее, снова трет. Я внимательно наблюдаю за ее действиями.
— Ты как? — спрашиваю.
Она поднимает взгляд:
— В смысле?
— Ну, ты ударилась… Кровь ведь пошла.
— Да ладно, у меня вечно кровь из носа.
Она прячет бумажный комок в карман куртки, потом внимательно смотрит на меня.
— Тебя как зовут?
Вопрос застает меня врасплох. Все тело напрягается, как будто готовясь отразить атаку. Вспоминаю, как в одном детективном романе адвокат советовал подопечному считать до трех, прежде чем отвечать на вопросы полиции. Считаю до трех.
— Элиас.
И вдруг ощущаю, как давно не произносил своего имени вслух, как давно не чувствовал его на языке: будто там ему не место, словно камню или щепотке земли. Я сухо кашляю.
Светленькая малявка смотрит на меня в упор. Взгляд такой твердый, будто уходит корнями в землю, — ни любопытства, ни равнодушия. Она просто смотрит.
— А по фамилии?
— Чего?
Не то чтоб я не расслышал вопроса или не понял. Просто странное такое чувство: вот какая-то малявка с расквашенным носом и помятым платком в кармане задает мне вопросы, а я стою как истукан.
— У вас на двери две фамилии. Которая из них твоя?
И никуда не укрыться от ее вопросов, от ее серьезного взгляда.
— Страндшё, — отвечаю я.
— Тогда у нас одинаковые фамилии, — говорит она, и лицо ее принимает выражение, которое, наверное, можно назвать восторженным.
— Правда?
Я начинаю подозревать, что она совсем чокнутая. Ну и пусть — какое мне дело?
— Моя фамилия Рантаярви. Она финская, означает «прибрежное озеро» — как и Страндшё.
То есть не совсем чокнутая. Да еще и с такими познаниями.
Ее взгляд ослабляет хватку, она отворачивается, чтобы достать из кармана ключ от велосипеда.
— А тебя как зовут? По имени.
Не то чтоб мне очень интересно — спрашиваю скорее из вежливости. Я ведь назвал и имя свое, и фамилию.
— Эсмеральда, — отвечает она, не глядя на меня.
Теперь у нее есть и фамилия, и имя, она возится с велосипедным замком и наконец отпирает его. Я берусь за дверную ручку, надеясь все-таки войти в подъезд, — авось на этот раз доберусь до квартиры в целости и сохранности.
— Анна! — раздается женский голос с балкона. И хотя обладательницы голоса не видно, как и балкона, я сразу понимаю, чья это мама. Ее дочка только что соврала мне насчет своего имени. Это видно по дочкиному лицу. Она, моргая, смотрит на меня, потом, подняв голову, переводит взгляд на женщину, звавшую с балкона.
— Да?
— Можешь сходить в магазин и купить два литра молока?
Я открываю дверь подъезда и вхожу — не хочу слушать дальше. И так потратил кучу времени на ерунду. Этот разговор — самый длинный за последние месяцы, если не годы, — не считая, конечно, отца и Тоббе. И с кем? Со светленькой малявкой, у которой кровь течет из носа и которая все-таки чокнутая.
Дверь в мою комнату закрыта, а на кухонном столе лежит плоская темно-синяя коробка с крышкой.
5
На часах без четверти семь. Пятница, вечер, уже у входа в спортзал меня встречает запах пота. Плюс двадцать пар ботинок, выстроившихся у порога. Клуб будо проводит занятия в старом школьном спортзале. Школу закрыли, в других частях здания расположились мелкие фирмы.
Глядя на ботинки, я понимаю, что таковые оставляют у входа, и разуваюсь. Слышу, как за моей спиной открывается дверь. Обернувшись, вижу смутно знакомого мужчину, сияющего улыбкой коммивояжера.
— Здорово, Элиас! — произносит низкий голос, который я на днях слышал по телефону.
Человек, которого, должно быть, зовут Буссе, хлопает меня по плечу в ту самую секунду, когда я снимаю ботинок. Я едва не теряю равновесие, но, к счастью, удерживаюсь на ногах. А то хорошенькое было бы начало: дружеским приветствием уложили на лопатки у самого входа.
— Молодец, что пришел.
Почему он так уверен, что я — это я? Он меня несколько лет не видел. Может, отец притащил на работу мою школьную фотографию? Мало ли чего я не знаю.
— Хотел позвонить и предложить тебя подвезти, да жена машину забрала, так что пришлось оседлать стального коня.
