— Über allen Gipfeln ist Ruh, in alien Wipfeln spürest du…[2]— выводил на доске Игорь Владимирович, проговаривая каждое слово медленно, по слогам, До того как нам ввели немецкий, училась я хорошо. А теперь стала троечницей. Только это вовсе не потому, что я чего-то не понимала или не могла усвоить. И вовсе не потому, что «обленилась», как сказала про меня классная, когда жаловалась родителям на недавнем собрании. Просто я не выбирала немецкий. Хотя и потерянное право выбора не главное. Главное — Ира…
Когда я пришла на первый в моей жизни урок, то села за первую парту, которая стояла напротив учительского стола. Я знала: учительницу я буду звать «учительницей». Разве можно по-другому? Мама уговаривала меня по дороге в школу:
— Твою первую учительницу зовут Майра Калидаевна. Так и нужно ее называть. Повтори: «Майра Калидаевна».
— А что, будут еще другие?
— Да, но это потом. Майра Калидаевна, — настаивала мама.
— Лучше просто «учительница», — упрямилась я.
— Нет, доча, так нельзя. Принято называть по имени и отчеству.
— Но ведь «учительница» лучше?
— Нет, — мама улыбнулась, — это некрасиво.
Она привела меня за руку в маленькую школу с деревянными скрипящими полами. Провела в большой и светлый класс. Пока мы шли по коридору, казалось, что мы идем по тоннелю. А когда мама распахнула дверь кабинета, я явственно увидела свет: он ударил в нас из огромных окон, проник внутрь, окружил, закружил… Мне показалось, что я перестала дышать, что я разучилась дышать, что здесь, в заполненном волшебным светом кабинете, не нужно уметь дышать.
— Вот твой класс.
Эти слова казались особенными, как заклинание, после которого вернулось сознание; свет, застлавший глаза, стал менее властным, и я смогла вздохнуть. Мой класс… Мой…
Я отпустила мамину руку и подбежала к парте, той самой, о которой с утра сообщила родителям: «Я буду сидеть напротив учительницы». Бросив на сиденье портфель, я села и провела рукой по крышке парты. В самом верху ее наклонной поверхности была длинная выемка.
— Для ручки, — услышала я позади мамин громкий шепот.
Тут же я достала ручку и положила в это углубление. В кабинет заходили другие дети с родителями — в основном с мамами. Мамы оставались у двери, а мои будущие одноклассники осваивали дальние парты. Я посмотрела на ручку — она, вся цветастая, словно радуга, лежала на бледно-голубой крышке парты. И мне нравилось, как она смотрится на этой поверхности, мне нравилось сочетание ярких красок со строгим цветом стен кабинета и парты. Я встала, огляделась, улыбнулась маме и снова уставилась на ручку. Но вдруг гармония нарушилась: рядом послышался стук, а ручка скатилась на пол. Я зло посмотрела на источник шума. На соседнее сиденье парты бросила свой рюкзак наглая темноволосая девочка.
— Привет! — сказала она. — Я Ира. Давай вместе сидеть? Я тоже возле учительницы хочу.
Мне захотелось сказать: «Нет! Я одна буду тут сидеть!» — но Ира полезла под парту и протянула мне ручку-радугу.
— Вот, ручка упала, — промолвила она.
Мой кулак разжался. Мне пришлось улыбнуться в ответ.
Конечно, Ира была никакой не наглой. Мы стали с ней лучшими подругами, ведь оказалось, что она, так же как и я, любила собирать картинки с мотоциклами — вырезки из газет и журналов, наклейки. Сначала мы хвастались каждой новой добытой картинкой прямо на уроке, когда Майра Калидаевна ходила по классу или объясняла что-то у доски. Но через месяц нас рассадили. Отчего-то Майра Калидаевна решила, что девочки обязательно должны сидеть с мальчиками. Меня посадили за последнюю парту третьего ряда с толстым и противным Пашкой. А Иру — за третью парту первого ряда с тихим Муратом. И приходилось ждать перемены, чтобы полюбоваться «харлеями» и «ямахами» друг друга. Но, несмотря на такую пропасть между нами во время уроков, в остальное время мы все равно были лучшими подругами.
Ирин папа был военным. Он привозил ее в школу откуда-то издалека, как она говорила, из «военного городка». Где этот городок, я не знала. Но представляла целый город, как Алматы, где люди ходят только в военной форме и строем, где у всех одно место работы — армия. По утрам они бегают, в обед стреляют, а вечером роют окопы. Причем вместо машин, автобусов и трамваев по городу разъезжают танки.
Иногда Иру не привозили: у ее папы почему-то не получалось. И такие пропуски Ире обычно прощались, с нее не требовали справок и объяснительных. А я всегда расстраивалась, когда случались такие дни. Еще бы! Ведь летом я Иру не видела вообще.
Как-то, когда мы были уже в третьем классе, Майра Калидаевна прервала урок и пригласила двух незнакомых учителей.
— Это Шолпан Абдильмановна, учитель английского языка, и Игорь Владимирович, учитель немецкого языка, — объяснила она.
«Я на английский пойду. Мама сказала, что мне он нужнее. Пойдем со мной?» — прочитала я в брошенной Ирой записке.
Майра Калидаевна позвала двух мальчиков, они принесли откуда-то два стула. Незнакомые учителя сели за стол Майры Калидаевны, открыли журнал, какие-то тетради и стали называть поочередно фамилии и что-то записывать.
— Асанова Сигора! — Шолпан Абдильмановна вопросительно осмотрела класс и нашла Сигору, которая тянула вверх руку. — Так, моя хорошая, ты будешь у меня в группе. На английском.
— Бабаев Султан! — Игорь Владимирович нашел Султана быстро. — Будешь учить язык Гёте.
— Что вы хотите этим сказать, Игорь Владимирович? — вдруг как-то неестественно засмеялась Шолпан Абдильмановна. — Давайте я буду перечислять, кто из великих людей творил на английском языке!
— Я ничего такого не имел в виду…
— Ну-ну! От Байрона и Шекспира до Мадонны!
Игорь Владимирович смущенно улыбнулся и ничего не ответил.
— Валиева Дильназ! — дошла очередь до меня. — Ты в группе немецкого языка.
Ира громко цокнула, а я внутренне сжалась. Мне было все равно, какой иностранный язык учить. Мне было важно, чтобы мы с Ирой учили один и тот же.
— Каражаев!
— Заворотний!
Я ждала фамилию Иры с нетерпением и страхом.
— Трибрат! — наконец вызвала Иру Шолпан Абдильмановна. — Милочка, будешь учить английский.
Внутри меня случилось землетрясение, и мне показалось, что стены нашей с Ирой дружбы треснули. Трещина тянулась по ним, разрасталась ветвистым деревом. Я чуть не заплакала…
И все бы ничего, если бы немецкий и английский проходили где-то в соседних кабинетах или хотя бы в одном здании. Но нет же! Игорь Владимирович прямо с урока увел часть класса, немецкую группу, в здание большой школы, туда, где учились старшие классы. Там, на третьем этаже, в самом дальнем кабинете, мы долго слушали, как важен немецкий язык и почему он стал таким популярным, записали несколько букв алфавита и прослушали, какие звуки они обозначают, а потом мужской голос из динамика напевом проговорил алфавит. Парты в кабинете были высокими, а стулья — отдельными. По всей стене висели какие-то листочки с надписями и красочными картинками. А по плакату над доской Игорь Владимирович провел указкой, приговаривая:
