Только после Освобождения я узнал, что выигрывали одни шулера. Они вырыли мне яму и дожидались, пока я сам в нее спрыгну. В те времена в «Зеленый терем» захаживал господин Шэнь. Ему было уже под шестьдесят, но взгляд у него был цепкий, как у кота. Обычно он сидел в углу в своем синем халате, с прямой спиной, прикрыв глаза, словно дремал. Дождавшись, когда ставки за игорным столом возрастут, он откашливался, медленно подходил к столу и смотрел на какое-нибудь место, пока человек не вставал с него со словами: «Садитесь, пожалуйста, господин Шэнь». Приподняв полы халата, господин Шэнь усаживался и говорил остальным трем игрокам: «Покорнейше прошу».
В «Зеленом тереме» никогда не видели, чтобы господин Шэнь проигрывал. Когда он руками в синих венах тасовал колоду, только и слышно было, как она шелестит. То растянется, то сожмется, карты полетают во все стороны, в глазах порябит — и готово.
Однажды, выпив лишнего, господин Шэнь признался:
— В игре вся сила в глазах и руках. Глаза должны хватать, как когти, а руки скользить, как угри.
В год, когда сдались японцы, пришел Лун Эр. Непонятно было, говорит он по-южному или по-северному. Сразу стало ясно, что это человек непростой, везде побывал, всё повидал. Лун Эр был не в халате, а в белом шелковом костюме. За ним следовали двое с огромной ивовой корзиной.
Ту игру между господином Шэнем и Лун Эром помнили долго. В «Терем» набился народ посмотреть, как сыграют троица и господин Шэнь. За спиной Лун Эра половой держал поднос с сухими полотенцами. Время от времени Лун Эр брал полотенце и вытирал руки. Нас очень удивляло, что оно было сухое[6]. Будто он только что отобедал.
Сначала Лун Эр все проигрывал. Его это, казалось, не заботило. А вот двое других злились, один ругался, другой вздыхал. Господин Шэнь забирал все ставки, но почему-то не радовался. Он хмурился, словно деньги от него уходят. Опустив голову, он буравил глазами руки Лун Эра. После полуночи господин Шэнь стал выдыхаться, лоб его заблестел от пота. Он проговорил:
— Последний кон решает всё.
Лун Эр взял с подноса последнее сухое полотенце, протер руки и сказал:
— Идет.
Они выложили на стол все деньги, его стало почти не видно, только в середине осталось пустое место. Все взяли по пять карт; когда раскрыли по четыре, партнеры Лун Эра сразу взгрустнули, отшвырнули карты и сказали:
— Ну всё, опять продули.
Лун Эр быстро произнес:
— Нет, вы выиграли.
С этими словами он повернул последнюю карту — пиковый туз. Его товарищи сразу развеселились. На самом деле у господина Шэня тоже оставался туз пик — у него было три туза и два короля, а у одного из друзей Лун Эра — три дамы с двумя джокерами. Когда Лун Эр выхватил туза пик, господин Шэнь на мгновенье замер, а потом сжал карту в руке и сказал:
— Ваша взяла.
Оба туза вышли из рукавов — не может быть в одной колоде двух одинаковых карт. Но Лун Эр вынул первым, и господину Шэню пришлось признать проигрыш. Мы впервые видели, как он проигрывает. Он навалился на стол, поднялся, сложил руки в прощальном жесте, повернулся и пошел прочь, а у самой двери обернулся и сказал с улыбкой:
— Стар я стал.
С тех пор никто его не видел. Говорили, что в то же утро с рассветом он уехал в паланкине.
После отъезда господина Шэня главным игроком округи сделался Лун Эр. Он был другой: господин Шэнь всегда выигрывал, а Лун Эр по мелочи часто проигрывал, но по-крупному — никогда. Я часто играл в «Тереме» с Лун Эром и компанией, и порой мне везло, так что я думал, что дела мои неплохи. На самом-то деле доставалось мне мало, а утекало много. Но мне будто шоры кто надел на глаза, и я уже ждал, что вот-вот прославлю имя предков.
Когда я играл в последний раз, пришла Цзячжэнь. Уже темнело. Это мне потом рассказала Цзячжэнь, а я тогда не соображал, день на улице или ночь. Она пришла в «Терем» с животом — там уже восьмой месяц сидел наш Юцин. Цзячжэнь разыскала меня и молча встала на колени. Сначала я ее не видел: в тот день кость мне так и шла, из десяти раз девять выпадало именно то, что нужно. Лун Эр усмехнулся через стол:
— Опять я, братец, все просадил.
С тех пор как Лун Эр обыграл господина Шэня в карты, ни один картежник в «Тереме» к нему не приближался. Я с ним садился только за кости. Хотя и в этой игре он был мастак: много брал, мало спускал. Однако в тот день он продулся в пух. Он курил, посмеивался, но тощие руки говорили, с какой неохотой он подвигает в мою сторону деньги. Я думал: «Ну что ж, Лун Эр, подергайся и ты». Все люди радуются, когда можно запустить руку в чужой карман, когда же приходит их очередь отдавать деньги, плачут по ним, как по покойникам. И в этот час редкого везенья я почувствовал, как кто-то тянет меня за одежду. Я посмотрел вниз и заметил свою жену. Увидев ее на коленях, я страшно разозлился и подумал: «Если мой сын, еще не родившись, будет вставать на колени, это дурной знак». И приказал Цзячжэнь:
— Давай, давай, вставай, твою мать.
Цзячжэнь меня послушалась — сразу встала. Я спросил:
— Ты зачем приперлась? А ну иди домой!
Тут я опять о ней позабыл. Я стал смотреть, как Лун Эр трясет в руках кости, словно молится Будде. Он кинул их, помрачнел и произнес:
— Кто погладит б… зад, тот просадит все подряд.
Я увидел, что выигрыш опять за мной, и сказал:
— Лун Эр, тогда помой руки.
Он ответил со смешком:
— Сперва рот оботри, а потом говори.
Цзячжэнь снова потянула меня за полу.
Смотрю — опять она на коленях и тихо просит:
— Пойдем.
Чтобы я потащился за бабой? Вконец решила меня опозорить? Меня обуял гнев. Я посмотрел: Лун Эр с дружками надо мной смеются. Я заорал:
— Пошла вон!
А Цзячжэнь опять:
— Пойдем.
Я дал ей две оплеухи. Ее голова мотнулась туда-сюда, как бубенчики на погремушке. И когда я ее ударил, она продолжала стоять на коленях.
— Пока ты не вернешься, я не встану.
Сейчас вспоминаю, и сердце ноет. Каким же я был уродом! Свою верную жену бил и руками, и даже ногами. Я ее бью, а она на коленях. В конце концов мне надоело, я ее оставил. Она стояла с растрепанными волосами, закрывала руками лицо, мокрое от слёз. Я взял горсть выигранных монет, дал двум парням, что стояли рядом, и велел оттащить ее:
— Чем дальше, тем лучше.
Когда Цзячжэнь тащили, она держалась за живот — с моим сыном. Она не плакала, не кричала. Ее дотащили до двери, выкинули на улицу. Она оперлась о стену, встала и пошла одна, в кромешной тьме. Позже я спросил ее: она тогда ненавидела меня? Она покачала головой:
