И чтобы снова исцелился разум,
И дождь, и вихрь пускай ударят разом!
Ловите молнию в большие фонари.
Руками черпайте кристальный свет зари,
И радуга, упавшая на плечи,
Пускай дома украсит человечьи…
Вдруг вижу, как в сквере за нашим домом ветром выворачивает мощный тополь, и он со стоном падает, задрав кверху растопыренные корни.
– Батюшки-светы, что же это деетси-и, ой-ё-о-о! – причитает кто-то на первых этажах, а я с ужасом думаю, что будет, если так попадают и другие деревья.
Но тут всё затихает так же быстро, как и началось, словно ураган специально прилетел, чтобы повалить именно это дерево. Куда-то внезапно исчезает ветер, дождь ещё какое-то время льёт, но абсолютно отвесно длинными и толстыми струнами воды. Деревья выпрямились параллельно потоку воды с неба и замерли. А ведь только что ветер сгибал их в дугу, выворачивая листву наизнанку, отчего цвет кроны становился то светлее, то темнее, то вовсе напоминал живую мозаику. Вертикальную композицию из струн нарушает горизонтальный смычок мокрой дороги с чьей-то убегающей от ливня согнувшейся фигурой с натянутой на голову рубашкой.
Дело сделано, дерево повалено, поэтому неприкаянная душа стихии сразу успокоилась. Чёрные тучи уступили место более приятным глазу белым облакам. Я иду гулять и вижу множество дождевых червей на дороге после дождя, которые, как мне казалось в детстве, словно бы не вылезают из земли от ударов воды об неё, а выпадают на землю вместе с самим дождём. Они извиваются вперемешку с оборванными ветками плакучих ив, и проворные птицы рады такому «застолью». Никогда не бывало такого урагана раньше в наших относительно спокойных краях.
– Уф-ф! – приходят в себя деревья, разгибаясь и стряхивая с выкрученных ветром ветвей капли дождя.
В небе проступает яркая и чёткая радуга, а за ней бледной тенью и вторая.
* * *
– Уф-ф! – присел наш мэр Арнольд Тимофеевич, когда рядом с ним рухнул старый дуб. – Однако!
Дуб этот рос, бог знает, сколько лет около здания Горсовета или, как теперь принято говорить, Мэрии. И упал аккурат в полуметре от новенького джипа нашего мэра.
– Эдак он мог и на машину опрокинуться! – справедливо возмутился Арнольд Тимофеевич. – Непорядок.
К концу дня стало известно, что от урагана упало два дерева: тополь за нашим домом и этот дуб у Горсовета. Но в некоторых сердцах поселилась тревога. Тревога застучала в висках: «А что если?..» и переросла в некоторых умах в своеобразную фобию, которая уже не стучала в висках, а во всю мощь давила на мозги.
Арнольд Тимофеевич совершил внеплановый объезд владений, в ходе которых вылезал около каждого дерева, испуганно обходил его со всех сторон, говорил что-то секретарше, та чиркала в блокнотик, и процессия катила дальше. Было принято высочайшее решение избавиться от неустойчивых деревьев во всём городе. К таковым были причислены стволы выше третьего этажа.
– А если оно это, по кумполу кому упадёт? – риторически восклицал мэр.
– Да с чего ему падать-то? Столько лет стояло, а тут вдруг упадёт, – слабо возражали единицы.
– Вот ещё такой ураган налетит, оно и упадёт. Кому-нибудь того… по кумполу.
– Эти ураганы и происходят от вырубки лесов, от загрязнения атмосферы, которую чистят деревья! – горячо вступилась за деревья учительница биологии Лидия Афанасьевна. – Деревья должны умирать стоя. Деревья могут жить от нескольких веков до трёх-пяти тысяч лет.
– Каких веков?! Каких тысяч лет! Это уже не деревья, а сухари. Полвека постояли и будя.
– А как же Летний сад стоит уже около трёх веков? Он ведь даже Блокаду выстоял: люди замерзали, но деревья не тронули даже на дрова. А как же вековые липы Александровского сада…
– Вот вам шибанёт по кумполу, а я отвечать должен, так что ли! – обиделся Арнольд Тимофеевич.
– Зачем во время урагана стоять под деревом?
– Да мало ли зачем? Встанет человек нужду справить, а дерево ему – хрясь! По кумполу. У меня и вовсе машину чуть не раздавило!
– Так не ставьте машины под деревья. У нас места предостаточно для автостоянок. Эх, велика Рассея, а автомобилину свою поставить некуда, да? Вот непременно надо под дерево какое-нибудь приткнуть.
Но это были единичные голоса, большинство же отнеслось ко всему по схеме «начальству видней». Сначала мэр вырубил всё в радиусе двухсот метров от здания своей Администрации. Сбрил, как ненужные волоски на теле, вековые деревья вокруг главной эспланады города, чтобы ни одна ветка, ни один листок больше не упали на его авто. Остались только фирменные голубые ели у Мэрии, как символ власти. Как ели у кремлёвской стены. Слава богу, хоть на них не поднялся топор Арнольда Тимофеевича.
Топоры и бензопилы работали два дня без умолку, после чего их владельцы получили хорошие барыши и разъехались по другим халтурам. Приезжаю я вечером с работы и вижу, что половина сквера за моим домом вырублена. Поднимаюсь на свой этаж и реву. Никому об этом не говорю, вот только вам сейчас, потому что не поймут – тоже мне горе! Как же теперь, думаю, будет петь соловей по весне. Он всегда сидел в густых ветвях огромной осины, а теперь…
А теперь на поваленном дереве сидят и матерятся мужики: спорят про вступление России в Торговую палату. Эта ситуация словно бы говорит мне: «Мат послушаешь вместо соловья, а то ишь цаца какая! Соловья ей, стерве, подавай!». Именно так и скажут мне сурьёзные люди из нашей Мэрии, если я вздумаю вякнуть что-нибудь про песни маленькой и неказистой на вид птички.
На торце пней белеет чистая здоровая древесина. Кто теперь будет задерживать выхлопные газы и пыль с дороги? Где я теперь увижу картину Шишкина «Дождь в дубовом лесу»? Где услышу, как «идёт-гудёт Зелёный Шум, Зелёный Шум, весенний шум!», когда лёгкий ветерок весело треплет шевелюры деревьев? В альбоме. Смотрю на репродукцию знаменитой картины Рылова в альбоме пейзажей, и мне становится совсем горько.
Чему же ещё обрадуется живая душа, как не созерцанию чистой, совершенной и беззащитной природы? И не её ли повсеместное исчезновение и уничтожение так ожесточает современного человека? Она ведь не равнодушная, как считал Пушкин, а разумная и живая, и человек перестаёт быть её частью. Он неразумен и мёртв настолько, что уже не замечает её красоты. Боры и чащи, не знавшие топора, где прячутся живописные озёра с необитаемыми островами – как мало становится на истерзанной нами Земле таких мест.
Некоторые жители города, ещё в советское время приученные следовать любой глупости власти, принялись валить деревья на своих участках, да с таким энтузиазмом, что не обошлось без травматизма. На Балканской улице валили вековой дуб, но дуб стоял до последнего, как крейсер «Варяг», так что его, в конце концов, решили дёрнуть тягачом. Дёрнули так, что снесли заборы с трёх участков, сместили дом с фундамента и повалили веранду у соседнего, где в это время безмятежно чаёвничали какие-то старушки.
