В тот день сбросили атомную бомбу на Хиросиму.
* * *
Но вернусь к тому нашему обеду с Пауэрсом Хэпгудом.
Когда отец поставил машину в гараж, он наконец-то высказался насчет этого обеда. Удивило его, с какой страстностью Хэпгуд говорил о деле Сакко и Ванцетти, которое, без всякого сомнения, представляло собой один из самых поразительных вывертов в истории американского правосудия и подверглось самым злым, самым ехидным комментариям.
— Понимаешь, — сказал отец, — я понятия не имел, что их виновность, оказывается, не полностью доказана.
Вот каким художником не от мира сего был мой папа.
* * *
В книжке этой упоминается о кровавой стычке бастующих с полицией и солдатами, и эта стычка названа Бойней на Кайахоге. Бойню эту я выдумал, верней, описал ее, перемешав — вроде мозаики — свидетельства о многих подобных стычках, происходивших в не столь уж отдаленные времена.
Легендой входит это событие в память главного героя моей книги Уолтера Ф.Старбека, и получается так, что вся его жизнь тесно соприкоснулась с Бойней, хотя и случившейся в рождественское утро тысяча восемьсот девяносто четвертого года, задолго до того, как Старбек родился.
Дело вот как было.
В октябре 1894 Дэниел Маккоун, основатель и владелец компании «Кайахога», производившей металл и строившей мосты, — в ту пору крупнейший промышленник-работодатель в Кливленде, штат Огайо, собрал у себя мастеров и велел им сообщить рабочим, что их зарплата снижается на 10 процентов. Профсоюза не существовало. А этот Маккоун был отличным инженером, только без всяких сантиментов — он ведь сам себя на ноги поставил, происходил-то он из семьи рабочих, живших в Эдинбурге, в Шотландии.
Половина работавших на его заводе, с тысячу человек, которыми предводительствовал обычный литейщик Колин Джервис — здорово он умел говорить перед толпой, — покинули свои места, угрожая остановить производство. Им и так-то еле удавалось прокормить жен с детишками, одеть и обогреть, а тут еще плату урезают. Рабочие были сплошь белые. И большей частью местные уроженцы.
Природа им в тот день благоволила. Небо и озеро Эри были абсолютно одинакового цвета: мертвенный сероватый отлив, как на оловянных кружках.
Побрели забастовавшие к себе домой, в домики, которые лепились к фабричным стенам. В большинстве эти домики, а также и лавки в этом квартале, принадлежали компании «Кайахога. Сталь и мосты».
* * *
В толпе, разбежавшейся по домам, были провокаторы и шпионы, выглядевшие такими же озлобленными, такими же мрачными, как все остальные, — их втайне нанимало, хорошо оплачивая, сыскное агентство «Пинкертон». Это агентство по сей день существует и процветает, оно теперь полностью принадлежит корпорации РАМДЖЕК, став ее структурным подразделением.
У Дэниела Маккоуна было два сына: Александр Гамильтон Маккоун, двадцати двух лет, и Джон, двадцати пяти. Александр в мае того года окончил Гарвард, ничем так себя и не проявив. Человек он был мягкий, застенчивый, заика. А старший, Джон, ясное дело — наследник, с год проваландался в Массачусетском технологическом институте и ушел, став с того времени ближайшим помощником отца, который ему полностью доверял.
Рабочие, все как один — бастовавшие, не бастовавшие, ненавидели папашу с Джоном, однако признавали, что те лучше всех в мире знают, как лить сталь и ковать железо. А насчет молодого Александра они вот что думали: прямо барышня в штанах, башка не тем забита, а чтобы к домнам, к станам близко подойти, молотком по наковальне ударить — ни-ни, тут же струсит, где ему, такие для работы, с опасностью связанной, непригодны. Идет он по улице, а работяги ему платками машут: мол, понимаем, никакой ты не мужик.
Через много лет Уолтер Ф.Старбек, для которого описываемые события стали легендой, как-то спросил Александра: зачем же вы после Гарварда в таком противном месте работать решили, папашато не настаивал, — и тот в ответ забормотал, что (расшифрую заикание его кошмарное) «тогда мне казалось, богатому человеку вроде меня надо же понимать, какая жизнь там, где богатство делают. Молодой был, слишком молодой. Богатство, если оно настоящее, надо или принимать без всяких вопросов, или вообще не принимать».
Насчет заикания его, как дело обстояло до Бойни на Кайахоге: Александр — он просто ужас до чего стеснительный был, оттого и спотыкался на каждом слове. Скажет и замолчит, но ненадолго, секунды на три, не больше, только уж как замолчит, мысли в нем словно запертые, ни одна наружу не пробьется.
Вообще-то, когда рядом отец его деловитый был или братец, он так и так не больно в разговоры пускался. Только молчание это скрывало тайну, и, сознавая ее, он начинал понимать ничуть не хуже, чем они оба. Решат они что-нибудь и еще до того, как свое решение объявят, почти всегда ему уж известно, что решили и отчего подругому решить не могли. Никто пока что в толк не взял, к чему дело клонится, а вот он все понял, потому как, слава Богу, в индустрии, в технике там всякой разбирается профессионально.
* * *
Итак, началась в октябре забастовка, и Александр сразу угадал, как нужно действовать, хотя никогда прежде со стачками дела иметь не приходилось. Гарвард был далеко, все равно как за тридевять земель. Да и все, чему его там учили, без пользы оказалось, когда надо, чтобы завод снова заработал. Вот агентство «Пинкертон» знает, как этого добиться, и полиция знает, и, может, еще Национальная гвардия.[4]Папаша с братом рта раскрыть не успели, как Александр уж догадался, что они сейчас скажут: страна большая, много найдется таких, кого нужда заставит за любые деньги работать. Тут папа с братом именно это и говорят, а Александр еще кое-что насчет деловой жизни усваивает: есть такие компании — они часто за профсоюзы себя выдают, — которые этим вот и занимаются, рабочих набирают в подобных случаях.
К концу ноября из заводских труб снова повалил дым. А у бастовавших денег совсем не осталось — ни на хлеб, ни за жилье платить и отопление. На триста миль вокруг каждому промышленнику был послан список фамилий, чтобы упомянутых в нем не принимали на работу: смутьяны, хлопот не оберешься. А лидера их, Колина Джервиса, посадили, и он ждал судебного разбирательства по сфабрикованному делу об убийстве.
* * *
Пятнадцатого декабря жена Колина Джервиса (все ее называли просто — Мать) во главе депутации из двадцати других жен стачечников явилась к проходной завода и попросила Дэниела Маккоуна выйти к ним. Он вместо себя послал Александра и записку написал, которую Александр сумел огласить, даже ни разу не запнувшись. Говорилось в записке, что Дэниел Маккоун — человек очень занятый, нет у него времени беседы вести с людьми, которые больше не имеют никакого отношения к компании «Кайахога. Сталь и мосты». Они, видно, что-то спутали, тут производство, а не богадельня. Пусть, дескать, в церковь сходят или в полицейский участок, там им дадут список разных организаций, куда и подобает обращаться за помощью, если им помощь нужна и если заслужили, чтобы помощь им оказывали, или думают, что заслужили.
