Но Лера остановился лишь тогда, когда упёрся в край крыши и понял: допрыгнуть до чердака тут сможет разве что белка-летяга, так велико было расстояние. Недолго думая, он полез на покатую черепицу.
– Стой! – вновь заорал Шурка. – Провалишься!
Лера его, конечно же, не послушал.
– Я сейчас чуть дальше отойду, пару черепушек сниму и на чердак спущусь, – объяснял он, осторожно ступая по крыше. – Не дрейфь…
Едва он это сказал, как под ногой у него крякнуло, хлябкая кровля разверзлась, и Лера провалился. Похолодевший от ужаса, Шурка зажмурился, а после глянул внутрь мельницы. На дне подвала Леры не было.
– Уф, – облегчённо выдохнул он и бросился по стене-лестнице наверх.
Заглянув в провал крыши, Шурка тут же обнаружил друга. Тот, покрытый с головы до ног чердачной пылью, сидел на целой россыпи ссохшегося от старости гороха.
– Мягкая посадка, – сообщил Лера, прикрывая ладонью ухо. – Прямо на горох плюхнулся.
Между его пальцами нечто алело.
– А это что?
– Черепицей бабахнуло.
Лера отнял руку, и Шурка увидел кровь. Последующие его действия по своей стремительности напоминали просмотр фильма в ускоренном режиме. Как и что он делал, Шурка потом и вспомнить не мог. В один приём он стащил друга вниз, усадил на багажник велосипеда и повёз к себе домой.
Лера ехал, держа на коленях полную сумку гороха, нарочно свесив голову долу, как в сказках о богатырях. И не без гордости наблюдал, как с его виска на асфальт одна за другой падают крупные капли крови. Он даже песенку по этому поводу стал тихонько мурлыкать.
– Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой земле, – выводил он, воображая себя былинным героем.
Дома Шурка щедро залил ему рану йодом и перевязал бинтом. На бинте тотчас проступило пятно. Придирчиво осмотрев в зеркале сочетание своей физиономии с повязкой, Лера остался доволен собственным героическим видом.
Остаток дня друзья провели на летней кухне под бормотание кипящего в ведре гороха. А в сумерках, чтобы никто не выследил, снесли полведра распаренной подкормки к Панскому пруду. Горох вывалили в воду возле огромной плоской базальтовой плиты, прозванной рыбаками Блин-камнем.
– Самое классное место, – заключил Лера.
Выход наметили на три часа утра, чтобы поспеть к пруду с первыми лучами солнца. Ночь решили провести всё на той же летней кухне. Шурка принёс большое ватное одеяло и бросил его на старую продавленную кровать.
Не раздеваясь, друзья улеглись спать и вдруг вспомнили, что разбудить их некому. Будильника нет, а Елена Михайловна давно закрылась в доме и спит.
– Сами не проснёмся, – расстроился Лера.
– Тогда лучше вообще не ложиться, – заключил Шурка.
– А что делать?
Шурка подумал малость и скрылся во второй половине кухни, где стояла газовая плита, умывальник и огромная печь.
– Вот, – сунул он Лере тонюсенькую книгу.
– Гоголь, – прочитал тот. – Вий.
– Ну и что? – не понял Лера. – Это же классика.
– Конечно, классика! – радостно подтвердил Шурка. – Но там такое страшное, ты в жизни не заснёшь.
Заинтригованный, Лера открыл первую страницу и бойким голосом побежал по строчкам, описывающим Киев далёкой старины. Не прошло и четверти часа, как он стал невольно запинаться, делать паузы и всё чаще поглядывать на открытую дверь кухни. В дверном проёме зияла непроглядная ночная тьма. В книге, между тем, такой же колдовской ночью старая карга набросилась на философа Хому и вмиг оседлав его, понеслась по полям да лугам. Когда Лера дошёл до места, где ведьма села в гроб и полетела, словно бешенная, под куполом церкви, голос у него задрожал и даже стал местами срываться на придушенный писк.
– Мама, – простонал в один из таких моментов Шурка, который к тому времени с головой забрался под одеяло, выставив в щёлку лишь ухо да один глаз.
– Ты чего? – судорожно выдохнул Лера.
– Там что-то шевелится, – доложил замогильным голосом Шурка.
Лера всмотрелся в темноту ночи.
– Да никого там нет, – сказал он, совсем пав духом.
– Нет, есть.
Шурка пулей слетел с кровати, схватил со стола огромный кухонный нож и юркнул обратно.
– Нету! – нарочито громко повторил Лера.
Повторил для Шурика, себя и на всякий случай для того, кто притаился в темноте. В ответ за дверью вздохнули и шумно почесались.
– Да это Джек! – откинул одеяло Шурка. – Собака наша. его мать, наверное, с цепи спустила на ночь погулять.
– Да, я собака, – внезапно произнёс Джек. – В хату не пускают, значит, собака.
Друзья на миг обомлели, но тотчас признали голос Евтуха Васильевича.
Снова вздохнув и почесавшись, Шуркин отец пополз в глубину двора.
– Нахрюкался у соседа нашего, – помрачнел Шурка. – Теперь к Джеку полезет спать. У него будка большая и сена я вчера натаскал.
На летней кухне зависла тишина. После встречи с Шуркиным родителем читать не хотелось. Книга отчего-то сделалась неинтересной, а ведьма ничуть не страшной.
– А давай, – предложил Лера, решив отвлечь приятеля от грустных дум, – к соседу твоему за вишнями слазим?
– Нельзя, – скучным голосом ответил Шурка. – Мать заругает.
– Откуда она узнает? – удивился Лера.
– Ну да, откуда?! – хмыкнул Шурка. – У дядьки Микиты не двор, а пограничная полоса. Он от самого нашего забора весь огород взрыхлил. Пройдёшь и всё видно, куда шли и откуда.
Лера задумался.
– А мы, – предложил он, – следы за собой заметать будем, как лиса Патрикеевна, хвостом.
Шурка тут же отбросил одеяло.
– Точно! – зашипел он восторженно. – Возьмём с собой веник и грабли.
После этого тайная экспедиция вооружилась инструментом для заметания следов и направилась к месту боевых действий.
Когда утром дядька Микита вышел во двор, его взору предстала фантастическая картина. Оберегаемое от набегов мальчишек деревце, словно обрили наполовину. Со стороны Евтуха Васильевича на нём не было ни единой вишенки. Негодующий дядька Микита бросился на поиски следов преступления и не нашёл их, сколько ни всматривался. Между тем, его двор действительно ничем не отличался от контрольно-следовой полосы.
– Что ж они по воздуху прилетели? – развёл руками садовод.
Немного поразмыслив, он, на всякий случай, направился к соседу с нотой протеста. У калитки дядьку Микиту встретил весёлый Джек. От конуры подал голос сам хозяин.
– Ты за чем, Федорович? – спросил помятый Евтух Васильевич, стряхивая с себя остатки сена.
