Эдриан вовсе не собирался так запутывать свою жизнь. Две бывшие жены. Одна мертвая жена. Три сына. Две дочери. Три дома. И кошка. Ладно бы только эти прямые связи, но ведь были и другие люди, затягиваемые в его мир этими временными семьями: друзья и возлюбленные детей, матери и отцы их лучших друзей, любимые учителя, мамаши, папаши, сестры и прочая родня, а еще тетки, дядья, бабушки и дедушки, двоюродные братья и сестры ненаглядных детей. Люди, когда-то игравшие важную роль в его жизни и продолжавшие играть важную роль в жизни его детей. Люди, о которых он не мог перестать думать, с которыми не переставал знаться, за которых не мог не переживать просто потому, что перестал любить их дочь, сестру, тетку…
И, конечно, острая игла трагедии, впивавшаяся в самую уязвимую точку его живота при мысли о Майе. От которой ничего не осталось. Разве что родители, которых он почти не знал, брат, которого видел, но мельком, только на свадьбе, да непримиримая лучшая подруга, обвинявшая Эдриана в смерти Майи. И еще эта кошка. Кошка, у которой сейчас не вышло привязать к себе молодую красавицу Джейн и которая поэтому все еще здесь, лежит себе, свернувшись, как аккуратный апостроф, в солнечном луче.
Эдриан пересек комнату и уселся рядом с кошкой, чтобы лучше ее рассмотреть. Майя с ней носилась, все время говорила про нее, покупала дорогие лакомства и игрушки, с которыми Билли никогда не играла. Он ошеломленно наблюдал за женой. Однажды, еще за несколько недель до свадьбы, он, не дожидаясь ее вопроса, сказал, что мог бы позволить себе еще одного ребенка.
«Совсем маленького, – уточнил Эдриан, показывая руками, какого. – Чтобы его можно было держать в коробочке. Или в кармане».
«А если он вырастет?» – спросила она.
«Мы его немножко подожмем», – ответил он, показывая руками, как это будет.
«Значит, это должен быть гуттаперчевый ребенок?»
«В идеале – да!» – обрадовался он.
Он положил руку кошке на спину, и она недовольно подпрыгнула. Неудивительно, он редко к ней прикасался. Но она тут же сменила гнев на милость и подставила ему для ласки свое брюшко – подушечку из густого черного меха с двумя рядами розовых сосков. Он положил ладонь на брюшко и замер, успокоенный ощущением теплого тельца и пульсирующей в нем крови. Кошка игриво затеребила его ладонь лапками, и Эдриан на мгновение ощутил человеческую симпатию к животному, ту самую «связь», о которой говорила Джейн. Вдруг она права? Вдруг в его жизни все еще нужен вот этот живой, дышащий кусочек Майи? Увлекшись этой мыслью, Эдриан ненароком сжал кошке переднюю лапу – и, вскрикнув, отпрянул: кошачий коготок порвал тонкую бледную кожу на внутренней стороне его запястья.
– Вот паршивка! – Эдриан поднес ранку ко рту. – Зачем ты это сделала?
Кошка, услышав, что на нее подняли голос, спрыгнула с дивана. Эдриан смотрел на свою руку, на пустяковую царапину, ярко-красную, но не кровоточащую. Ему хотелось, чтобы выступила кровь, хотелось чего-то человеческого, горячего, яркого. Зря хотелось.
4
Субботний вечер. Опять. Сорок седьмой субботний вечер после смерти Майи.
Эдриану не становилось легче.
Он лениво представил, чем занимаются его родные. Сидят рядком перед телевизором и поглощают субботние телешоу? Что дети заставляли его смотреть в последний выходной, когда были здесь? Что-то кулинарное с участием Анта и Дека. Ему пришлось приложить усилие, чтобы вспомнить. Хорошо хоть, что не ужасную слезливую программу про поиск талантов!
Когда снаружи, на мостовой, удлинились тени, а по окнам застучал легкий дождь, Эдриан налил себе бокал вина и придвинул ноутбук.
Только когда Майя умерла и Эдриан впервые с девятнадцати лет остался один, он спохватился, что не имеет друзей. В прошлом друзья водились, но только в пакете с двумя прежними браками. Друзья, которые у него были в Суссексе, где он жил со Сьюзи, остались в Суссексе, со Сьюзи. Те, с кем он дружил, когда был мужем Кэролайн, заняли ее сторону, когда он сошелся с Майей. Вернее, заняли сторону его жен. А они с Майей друзей не завели – слишком были заняты заботой о счастье друг друга.
Некоторые подали признаки жизни после смерти Майи – люди, о существовании которых он давно забыл. Мрачноватый заместитель директора школы, в которой преподавала Майя, – у них однажды случился длинный и напряженный разговор на вечере по сбору средств; бывший муж подруги Кэролайн, чей гундосый выговор они с Кэролайн в свое время с наслаждением передразнивали; воинственный папаша подружки Перл, с которым Эдриан сталкивался разве что на полторы минуты при развозе детей. Теперь эти люди таскали его по пабам, а бывало, что и в ночные клубы. Они накачивали его спиртным, пока он не приобретал довольный вид, после чего устраивали ему беседы с разными неподобающими женщинами. «Это мой друг Эдриан. Он недавно потерял жену».
Еще после смерти Майи вокруг него жужжал рой женщин. Матери школьных друзей, те самые, которые смотрели на него с отвращением, когда услышали, что он ушел от Кэролайн, теперь окружали его, сочувственно округляли глаза, приносили еду в пластмассовой посуде, подлежавшей мытью и возврату со словами благодарности.
Но тогда он в них не нуждался. Ему хотелось забиться в свою раковину, рыдать и спрашивать себя: почему, почему, почему.
Теперь, по прошествии одиннадцати месяцев, он по-прежнему не знал, почему, но спрашивать перестал.
Девушка по имени Джейн пришла на следующий день. В этот раз ее медовые волосы были распущены, завитки на концах стукались о ключицы, а челка раздваивалась посередине, и Джейн как бы глядела в слегка раздвинутый театральный занавес. Перед самым ее приходом Эдриан предпринял кое-какие малообдуманные действия. Перенес зеркало Майи, пылившееся в дальнем углу квартиры, в освещенный угол и подробно изучил свое отражение перед выходящим на запад окном. Когда они познакомились, Майе было тридцать, ему – сорок четыре. Он воспринимал себя как молодого 44-летнего мужчину. Темный шатен, не думавший лысеть, блестящие карие глаза, задорная улыбка. Такое же лицо он ожидал увидеть в зеркале сейчас.
Время и горе безжалостны в любом возрасте, но особенно в среднем, когда лицо ведет себя как в кадре претенциозной видеоинсталляции: то оно в фокусе, то размыто, то молодое, то состарившееся, и так без конца. В какие-то моменты после смерти Майи мигание прекращалось, сменяясь статикой. Тогда из зеркала на него смотрел старик – такого он не ожидал. В последние месяцы он сторонился зеркал, но сейчас захотел выяснить, каким стал. Каким его увидит Джейн.
Подробности оказались безрадостными: обвисающая линия подбородка, морщины и складки на шее – почему-то напросилось сравнение с изборожденным волнами диким пляжем северного Норфолка. Под глазами желтые мешки. Кожа сухая, карие глаза померкли, волосы выцвели: прежний густой темно-каштановый оттенок сменился цветом мокрой мостовой.
После осмотра он отправился в душ, где занялся своим лицом, прибегнув к содержимому тюбиков и пузырьков, оставшихся там от Майи. Дважды вымыл голову, добившись от волос хрустящей чистоты. После чего чуть ли не первый раз в жизни воспользовался кондиционером. Эдриан не спрашивал себя, зачем это делает, а просто делал. Так же машинально он выгладил рубашку – зеленую, шедшую, как однажды сказала Майя, к его карим глазам. Наконец, он высушил Майиным феном волосы, даже взбил их пальцами, придав свежести и блеска.
