Женщина, представившаяся Джейн, улыбнулась, уверенно погладила кошку и ответила:
– Ничего страшного, на этот случай у меня есть Зверь.
Эдриан прищурился, представляя, как Джейн сидит на диване с тигром. Или с конем?
– Зверь?.. Вы хотите сказать, другое животное?
Она прыснула.
– Нет, простите, так я называю специальный пылесос для владельцев домашних питомцев. Он мощно всасывает шерсть.
– Вот оно что! – Эдриан понимающе покивал, хотя не очень-то понял.
– Признавайтесь, почему от нее избавляетесь? – Она сняла с ладони шерстинку и уронила ее на пол.
Эдриан грустно улыбнулся. Следующие слова должны были слететь с его языка как можно легче. Он уже научился делать невыносимое для него приемлемым для других.
– Просто Билли принадлежала моей жене. Жена скончалась одиннадцать месяцев назад. Стоит мне посмотреть на Билли – и возникает чувство, что сейчас в комнату войдет жена. Но этого не происходит. Так что… – Он пожал плечами. – Ну, вы понимаете: с Билли пора расстаться. – И он дружески посмотрел на кошку, хотя не испытывал к ней ни малейшей симпатии. Просто не хотел, чтобы незнакомка видела его с этой стороны – помертвевшего, опустившегося до антипатии к какой-то кошке.
Женщина подняла на него полные боли глаза.
– Господи, мне так жаль! Какой ужас! – Светлая челка упала ей на глаза, и Джейн убрала ее тонкими пальцами. Все движения она исполняла безукоризненно, как опытная танцовщица или посетительница курсов улучшения осанки по методу Александера. Эдриан обратил внимание на это, а также на ее талию – очень тонкую, обтянутую голубым платьицем, и на ее серьги – стеклянные шарики на серебряных крючках, в тон платью. На Джейн были кожаные сапоги до колен с серебристыми стразами на носах, на невысоких каблучках. Она была настолько безукоризненна, что это даже действовало на нервы.
Оба еще раз повернулись к Билли.
– Ну, что скажете? – обратился к ней Эдриан.
– Что она – само очарование. – Сказав это, Джейн посмотрела на Эдриана.
Он вдруг заметил, что у нее разные глаза: один – просто серо-голубой, другой – серо-голубой с янтарным включением. Он затаил дыхание. «Вот и несовершенство», – подумал он. Несовершенства были у всех женщин, которых ему доводилось любить. У Кэролайн – шрам поперек брови, у Сьюзи – дырка между зубами, у Майи – ярко-рыжие волосы и густая сыпь веснушек.
– Но, – продолжила Джейн, – я не уверена, что вы готовы с ней расстаться.
Эдриан посмотрел на нее с любопытством, заинтересованный теорией, на которой основывалось это мнение.
– Давно вы живете с Билли? – осведомилась она.
Он пожал плечами.
– Майя принесла ее с собой, когда переехала ко мне. Получается, уже около четырех лет.
Он увидел по разным глазам Джейн, как она производит поспешный подсчет. Жена переехала, потом умерла, и все за три года. Это было нелегко переварить. Не очень-то верится, и как трагично! Совсем как в плохом кино. Только это было не плохое кино – о нет! Это была его реальная жизнь.
Джейн с улыбкой покачала головой и повторила:
– Она прелесть. Но…
Эдриан смотрел, как она выговаривает следующие слова.
– Что-то я не очень чувствую…
– Что вы не очень чувствуете?
Он перевел взгляд на кошку, впервые оценивая ее объективно. Он никогда не увлекался кошками и считал всех их одинаковыми. Четыре лапы. Усы. Треугольные уши. Размером примерно с портфель. Где им до бесконечного, завораживающего разнообразия собак: у одной уши волочатся по земле, у другой – торчат до неба, у одной морда приплюснутая, у другой – острая, одна размером с белку, другая – с лошадку.
– Связи.
Он почесал подбородок, изображая сочувствие к затруднению Джейн.
– Что ж…
– Можно, я подумаю? – попросила она, вешая на плечо бело-серую сумочку.
– Разумеется, разумеется! Вы же единственная, кто ответил на объявление, так что мяч не покидает ваши ворота.
Джейн одарила его улыбкой.
– Отлично. Можно будет зайти еще? Скажем, завтра? Взгляну на нее еще разок.
Эдриан засмеялся. Какая странная!
– Можно, только меня трудно застать дома. У вас же есть мой номер телефона? Сможете позвонить?
– Конечно. – Джейн протянула ему руку. – Я позвоню утром, но не слишком рано. Попробуем договориться.
– Хорошо. – Эдриан повел гостью к двери.
– Ух ты! – воскликнула Джейн, увидев на стене, над его письменным столом, белую исчерканную фломастером доску. – Настоящая головоломка!
– Именно головоломка. Как и вся моя жизнь. Это, – Эдриан указал на таблицу, – спасает меня от полного экзистенциального хаоса.
Джейн задержалась и с улыбкой провела пальцем по строчке «Перл 10 лет. «Страда» на Аппер-стрит, 18.30».
– У вас готов подарок?
Вопрос застал его врасплох. Назойливо, но ведь разумно!
– Да, – ответил Эдриан, – подарок я купил.
– Молодец! Хвалю за организованность. Что ж, завтра я позвоню. И спасибо, что дали мне время на размышление. Решение очень важное, торопиться нельзя.
– Нет, ни в коем случае.
Он закрыл за гостьей дверь и почувствовал потребность привалиться к ней плечом, как будто женщина, уходя, забрала с собой его центр тяжести.
Идея доски принадлежала Майе. Майя была из тех, кто сразу зрит в корень и схватывает суть дела. А суть заключалась в том, что, хотя все его желания сводились к тому, чтобы все были счастливы, он постоянно причинял людям несчастья. Ему хотелось безразличия, хотелось уметь пожать плечами и сказать: что ж, такова жизнь, никто не совершенен. Но стоило ему забыть про день рождения ребенка или про свое обещание посетить детский спектакль или церемонию чьего-то награждения – и его переполняла испепеляющая ненависть к самому себе. Его нестандартная, беспорядочная семейная жизнь проистекала исключительно из его собственных решений, целью которых было избавить всех от переживаний. Но от них все равно некуда было деваться: дочь плачет, сын разочарован, бывшая жена раздражена.
«Бедняжка Эдриан!» – посочувствовала ему однажды Майя после отвратительной телефонной перепалки с Кэролайн на тему о родительском собрании, на которое он забыл явиться.
Эдриан вздохнул, положил голову Майе на плечо и сказал: «Я – зона катастрофы. Не человек, а граната. Жаль, что мне не удается показать детям, что при всей своей хронической неорганизованности я думаю о них каждый день, каждую минуту».
Это она, Майя, придумала «Доску гармонии» – так они ее назвали. Весь год распланирован, каждое событие красочно отмечено: дни рождения детей, бывших жен и бывших тещ, кто где проводит Рождество, кто поступает в школу и кто заканчивает университет, школьные четверти и каникулы троих детей-школьников, путешествия и собеседования для поступления на работу двоих взрослых детей. Если в разговоре с отцом ребенок что-то рассказывал о своей жизни, пусть даже самое несвязное, Эдриан прилежно записывал на доске: «Кэт идет в воскресенье в кружок рисования». В следующий раз он спрашивал Кэт, понравилось ли ей в кружке. Здесь отражалась вся его жизнь. Все мелочи жизни семей, которые он создавал – и покидал.
