— Тогда я буду сейчас звонить семье, — пробормотал Йоста и отошел в глубь коридора.
Патрик ему не завидовал. Первая радость и облегчение по поводу того, что Виктория нашлась, так же скоро сменятся все теми же отчаянием и тревогой, с которыми семья Хальбергов живет уже четыре месяца.
Он уселся на один из жестких больничных стульев, пытаясь представить себе масштаб травм, полученных Викторией. Однако ход его мыслей был прерван вбежавшей медсестрой, которая позвала Страндберга. Хедстрём даже не успел понять, что именно она сказала, как врач уже выбежал прочь. Снаружи в коридоре слышался голос Йосты, беседовавшего с кем-то из родственников Виктории. Вопрос в том, какую именно информацию они теперь получат.
* * *
Рикки Хальберг напряженно следил за лицом матери, разговаривавшей по телефону, стараясь уловить его выражение, услышать каждое слово. Сердце так сильно билось в груди, что трудно было дышать. Папа сидел рядом, и Рикки подозревал, что и у него сердце билось так же сильно. Казалось, время остановилось, словно его заморозили в одно мгновение. Все чувства странным образом обострились. Все внимание юноши было сосредоточено на разговоре, но при этом он слышал все мельчайшие звуки, ощущал прикосновение клеенки, на которой лежали его крепко сжатые руки, волосок, щекотавший его шею под воротником, линолеум под ногами…
Полиция обнаружила Викторию. Это они поняли, едва раздался звонок. Мама узнала номер на дисплее и схватила трубку, а папа и Рикки прекратили есть в мрачном молчании.
— Что случилось?! — воскликнула мама.
Никаких дежурных фраз, ни даже приветствия, ни имени — как она обычно говорила, отвечая на телефон. В последние месяцы все это — пустые вежливые фразы, правила поведения, что приличествовало делать, как следовало поступать — превратилось в нечто совершенно несущественное, взятое из иной жизни. Жизни до исчезновения Виктории.
Соседи и друзья приходили постоянным потоком, принося еду и произнося неуклюжие утешительные фразы. Но вскоре они уходили. Родители были не в состоянии выносить расспросы, доброжелательность, беспокойство и участие в глазах всех посетителей. И особенно неприятно им было облегчение — всегда одно и то же облегчение из-за того, что горе случилось не с ними, что их дети дома, в безопасности.
— Мы сейчас приедем! — Мама нажала на красную кнопку и положила телефон на край мойки. Старая мойка из нержавеющей стали… Хелена Хальберг много лет говорила мужу, что надо бы поменять ее на более современную, но тот ворчал в ответ, что нет смысла менять то, что по-прежнему целехонько и исправно работает. А мама не настаивала. Лишь иногда заводила разговор на эту тему в надежде, что глава семьи вдруг изменит свое отношение.
Теперь Рикки казалось, что матери уже совершенно все равно, какая у них мойка. Просто невероятно, как быстро все потеряло смысл. Все, кроме одного — найти Викторию.
— Что они сказали? — спросил папа. Он вскочил, а его сын так и сидел на месте, глядя на свои крепко сжатые руки. Судя по выражению лица мамы, ей не хотелось отвечать на этот вопрос.
— Они нашли ее. Но у нее серьезные травмы, и она в больнице в Уддевалле, — сказала она. — Йоста сказал, чтобы мы срочно приезжали туда. Больше я ничего не знаю.
Она разрыдалась и покачнулась, словно ноги отказывались ее держать. Супруг успел подхватить ее, нежно погладил ее по волосам, но и у него из глаз потекли слезы.
— Нам надо ехать, дорогая, — сказал он мягко. — Надень куртку, и поедем. Рикки, помоги маме, а я пойду заводить машину.
Парень кивнул и подошел к плачущей женщине. Осторожно положив ее руку себе на плечи, он вывел ее в холл и там протянул ей ее красный пуховик и помог надеть его, как одевают ребенка. Сначала просунул в рукав одну ее руку, потом — другую, а затем осторожно застегнул молнию.
— Ну вот, — сказал он и поставил перед матерью сапоги. Присев на корточки, сын надел на нее сначала один сапог, а потом другой. Затем юноша быстро оделся сам и открыл входную дверь. Он услышал, как папа завел машину, и увидел, как тот остервенело скребет лобовое стекло, от чего частички наледи окружили его, словно облаком, смешиваясь с паром, вылетавшим у него изо рта.
— Проклятая зима! — кричал отец. — Все эта трижды проклятая зима!
— Папа, садись в машину. Я все сделаю сам, — сказал ему Рикки. Усадив маму на заднее сиденье, он взял из рук отца скребок. Тот повиновался, не пытаясь протестовать. Они всегда делали вид, что в семье все решает отец. Все трое — сам Рикки, мама и Виктория — как бы состояли в безмолвном заговоре, притворяясь, что папа Маркус правит всем, хотя все трое знали — он слишком добр, чтобы кому-то указывать. На самом деле это мама Хелена ненавязчиво следила за тем, чтобы все получалось как надо. Но когда Виктория пропала, мама словно переродилась — так что Рикки иногда задавался вопросом, обладала ли она в действительности такой решительностью или всегда была тем несчастным безвольным существом, которое сидело сейчас, скрючившись на заднем сиденье и глядя в одну точку. Впрочем, впервые за долгие месяцы в ее глазах было и что-то еще — смесь надежды и паники, пробудившаяся после звонка полицейского.
Рикки сел за руль. Странное дело, как быстро заполняются пустоты в семье — он рефлекторно выступил вперед и занял мамино место. Казалось, у него появились силы, о существовании которых он раньше не подозревал.
Виктория всегда говорила ему, что он как бык Фердинанд. Внешне добрый до глупости и вялый, но когда потребуется, выстоит в любой ситуации. В такие минуты юноша всегда в шутку отпускал сестре в воздухе пинки за «доброго до глупости» и «вялого», но втайне любил это ее описание своего характера. Он ничего не имел против того, чтобы быть быком Фердинандом. Хотя сейчас у него не было времени сидеть и нюхать цветочки. Он сможет снова заняться этим, только когда вернется Виктория.
По щекам потекли слезы, и Рикки поспешно вытер их рукавом куртки. Он не позволял себе допускать даже мысли, что она может не вернуться домой. Если бы он это сделал, все бы рухнуло.
Теперь Виктория нашлась. Однако они еще не знали, что ждет их в больнице. Интуиция подсказывала парню, что им лучше этого и не знать.
* * *
Хельга Перссон смотрела наружу сквозь окно кухни. Чуть раньше она видела, как Марта галопом влетела на двор, но теперь все стихло. Хельга давно жила в этом доме, и вид из окна был ей хорошо знаком, хотя он и изменился с годами. Старый сарай стоял на прежнем месте, а вот хлев, где они когда-то держали коров, за которыми она ходила, давно снесли. На этом месте стояла теперь конюшня, которую построили Юнас и Марта, чтобы открыть свою школу верховой езды.
Хозяйку радовало, что сын решил поселиться так близко к ней, что они теперь соседи. Их дома находились всего в сотне метров друг от друга, и поскольку Юнас вел свою ветеринарную практику на дому, то частенько заглядывал к ней. От каждого такого посещения фру Перссон становилось чуть легче на душе — и это было ей очень необходимо.
