Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
В Карфагене еще никто не подвергал сомнению его лидерства. Однако в первую очередь это означало, что на него свалилась вся тяжесть ведения переговоров о мире с римлянами. А римляне после Замы не знали жалости. Ганнибал понимал всю безвыходность ситуации, но ему начали бросать обвинения в капитулянтстве. Когда же он ужесточал свою позицию, то вызывал гнев римлян. В конце концов, не встречая ни в ком понимания и под угрозой ареста римскими солдатами, Ганнибал вынужден был покинуть родной город. Начались годы безнадежных скитаний.
Ганнибал умер в 182 г. до н. э. В это время теоретически, вопреки усилиям стремившегося к войне эмигранта, между Римом и Карфагеном царил мир. Правда, мир этот был весьма относителен. К побежденным римляне всегда были жестоки, и уж точно недоверчивы. Сами они в карфагенские дела не встревали, но согласно своему принципу divide et Impera постоянно науськивали Масиниссу и его нумидийцев, чтобы те вторгались в пунические земли. А поскольку по договору, подписанному Карфагеном после поражения при Заме, тот не мог вести военных действий без согласия Рима, приходилось каждый раз обращаться к римлянам для разрешения конфликтов. Нетрудно себе представить, каковы были результаты. Нападения Масиниссы учащались, жалобы Карфагена — тоже, и в конце концов Рим постановил направить в Африку делегацию с целью примирения сторон. Хотя в действительности задачей посланцев было, конечно, решить дело в пользу Масиниссы и посильнее унизить бывших врагов. Но не это послужило причиной несчастья карфагенян. Надменное римское посольство, возглавляемое некогда бывшим квестором в армии Сципиона, а ныне сенатором Марком Порцием Катоном, прибыло в город осенью 157 г. до н. э. Начали, как обычно в захваченных странах, с тщательной инспекции порта, всевозможных ведомств, казны. К немалому изумлению проверяющие вынуждены были констатировать, что пунийцы строго соблюдают условия мирного договора и мало того — со времени Замы умудрились отстроить свой город и превратить его в многолюдный и богатый центр развитой торговли, ремесел и культуры. Это вызвало у Катона жгучую ненависть. А он был личностью незаурядной — прекрасный оратор, эрудит, писатель, и одновременно человек злопамятный, упрямый и мстительный. Возможно, объяснялось это тем, что он принадлежал к так называемым homo novus (новый человек), то есть тем, кто сделали карьеру с самых низов и достигли вершин власти исключительно своими силами. На этом пути ему пришлось пережить немало болезненных унижений от сограждан благородного происхождения. Поэтому Катон от всей души ненавидел аристократов, в особенности богатого, развратного и расточительного любителя эллинской культуры Сципиона, под началом которого он некогда служил. Таким, как его бывший начальник, Катон с горечью противопоставлял некие надуманные суровые достоинства прежних римлян, благодаря чему и вошел в историю как фанатичный приверженец патриотических ценностей Древнего Рима. К примеру, у Адама Мицкевича[6]в поэме «Пан Тадеуш» читаем:
Рейтан[7]о вольности скорбит, объятый думой:
Нож у груди, лицо героя непреклонно,
Раскрыты перед ним Федон и жизнь Катона[8].
(Книга I. «Хозяйство»)
Однако на деле все выглядело не так прекрасно. Катон был в ярости, что имя Сципиона — победителя при Заме, получившего вдобавок, благодаря этой победе, громкое прозвище «Африканский» — произносилось на римском форуме с почтением и любовью. Хуже того, слава отца передалась и сыну — Сципиону Младшему, став опасной помехой в политических интригах Катона. Вот тут-то наконец и подвернулся случай. Что могло лучше дискредитировать ненавистную родовитую семью Сципионов, чем предоставление римскому народу доказательств, как их слабость, беспечность, упущения, а может, и… предательство Сципиона Старшего послужили причиной возрождения и усиления Карфагена и… теперь он снова угрожает Италии. Этот аргумент надо было использовать в полной мере. И он стал сущим наваждением Катона. Любую свою речь, даже никак не касавшуюся Карфагена, например о торговле зерном с Египтом, он заканчивал сентенцией: «Ceterum censeo Carthaginem delendam esse» — «А кроме того, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен». Слова эти стали символом неуклонного стремления к цели, хотя в не меньшей степени могли бы свидетельствовать о мании преследования. А за словами следовали дела. Везде, где ему удавалось, Катон раздувал антикарфагенские настроения, не пропустил ни одной интриги, лишь бы подвергнуть сомнению любой пункт мирного договора, заключенного после победы при Заме с этим африканским городом-государством, и развязать новую войну. Пытался выискать любой предлог, лишь бы убедить римлян, что это Карфаген стремится к конфронтации, а не наоборот. Правду сказать, не так уж это было и трудно. После очередных набегов Масиниссы городской совет принял постановление изгнать из города проживавших в Карфагене нумидийцев, подозреваемых в пособничестве своему правителю, и лишить их гражданства. Инцидент de facto был незначительным, поскольку речь шла всего лишь о сорока горожанах, и нарушением договора не являлся, ибо касался внутригородских вопросов. Тем не менее, Масинисса тут же воспользовался случаем и направил в Карфаген наглый ультиматум с требованием под угрозой незамедлительного нападения принять назад изгнанников, восстановить в правах и выплатить им компенсацию. Пунийцы такой пощечины не стерпели и единогласно решили, что, как пишет Бернард Новачик («Карфаген 149–146 до н. э.», Варшава 2008), «им могли, если уж на то пошло, приказывать римляне, но никак не Масинисса!». Как бы там ни было, но отказ означал войну, а когда та разразилась, это уже стало нарушением договоренностей, подписанных со Сципионом. Ушлый Масинисса, отлично зная о влиянии Катона в Вечном городе, загонял, таким образом, карфагенян в ловушку. И уже неважно, что война с Нумидией из-за бездарности карфагенского полководца Гасдрубала была с треском проиграна. Партия войны в Риме могла ссылаться на нарушение мирного договора и требовать сурового наказания виновных. Напрасно Карфаген послал в Рим посольство, уверявшее, что Гасдрубал (к тому времени уже приговоренный к смерти) начал военные действия самовольно, напрасно предложил Риму заложников. Рим не отступил от своего решения. Была мобилизована столь многочисленная и сильная армия, о которой Ганнибал со Сципионом могли только мечтать, и противостоять которой Карфаген того времени не имел ни малейшей возможности. Очередных послов, пишет Новачик, «ошарашили требованиями, которые выдвигают только побежденным в момент безоговорочной капитуляции: Карфаген, еще не переживший осады, не вступивший в бой с противником, не проигравший пока ни одной битвы, должен был сдать все имевшееся в городе оружие, как личное (доспехи, мечи, щиты и шлемы), так и общественное, то есть боевые машины, осадные и башенные». Что может ярче свидетельствовать об отчаянии и пораженческих настроениях горожан, чем факт согласия с этими требованиями? Покорно и без малейшего сопротивления Карфаген целиком и полностью разоружился. Вот тогда-то римляне и показали свое истинное лицо. Они велели карфагенянам самим разрушить свои жилища и поселиться на расстоянии не менее 15 километров (80 стадий) от моря, без права приближаться к нему, а уж тем более заниматься мореплаванием и морской торговлей. Это был самый что ни на есть циничный смертный приговор городу и его беззащитным жителям. Римляне самонадеянно верили, что с безоружными могут делать все, что им угодно. Но они просчитались. Чаша терпения переполнилась. Карфагеняне поняли, что речь теперь идет не о политических соглашениях, и даже не о гордости или достоинстве, а просто о выживании. И превратились в народ! Аппиан из Александрии, между прочим, грек, но пристрастный апологет Рима, писал («Римская история», т. I; Вроцлав, 2004), что ударь легионы по Карфагену месяцем раньше, они не встретили бы сопротивления, поскольку у горожан не было для этого никаких материальных средств. Однако теперь «священные рощи, все храмы и любые площади превратились в мастерские, в которых как мужчины, так и женщины работали день и ночь, отдыхая и питаясь посменно. Таким образом, ежедневно изготовлялось по 100 щитов, 300 мечей, 1000 снарядов для катапульт, 500 копий и самих катапульт, сколько получится. Поскольку не было иного волоса, женщины стригли свои, чтобы сплести веревки для метательных машин…» Всех охватил лихорадочный энтузиазм, но это был энтузиазм отчаяния. Точно так же, как двумя тысячелетиями позже евреи в Варшавском гетто[9]или катары в замке Монсегюр, карфагеняне знали, что им не победить. Они сражались только ради памяти. И тот факт, что умер ненавистный Катон, а военные действия вел… Сциптон Младший, ничего не менял. Когда через два года героической обороны он ворвался в город, ему пришлось следовать распоряжениям сената. Жители должны быть уничтожены, а Карфаген — стерт с лица земли. С первым проблем не возникло, по современным подсчетам, убито около 80 000 жителей. Со вторым, несмотря на поджоги и вандализм, все оказалось не так просто. Пришлось задействовать три легиона, чтобы с помощью молотов и катапульт (как это нам знакомо[10]) разрушить стены, дома, памятники и храмы. Поработали настолько добросовестно, что современным археологам даже камня на камне не удается обнаружить. Так был уничтожен город, народ и культура. В нашем сегодняшнем быту нет и тени пунической традиции. В выдающейся работе под длинноватым названием «Последняя битва Ганнибала, Зама и падение Карфагена» (Варшава, 2010) Брайан Тодд Кэри, Джошуа Оллфри и Джон Кэйрнс делают вывод: «В результате Пунических войн Римская цивилизация изменилась навсегда. Когда римские легионы в 264 г. до н. э. форсировали Мессинский пролив, Рим был всего-навсего италийской региональной державой с ограниченными притязаниями. По окончании Третьей Пунической войны в 146 г. до н. э. для римского государства стало обычным делом не только вести масштабные боевые действия за границей, но и управлять далекими провинциями».
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
