– Что же насторожило тектонов?
– Я снова не отвечу тебе. Наши домыслы могут сковать твой разум, и ты будешь вспоминать лишь то, что укладывается в их границы. Или, что еще страшнее, – бессознательно следовать нашей гипотезе и вспоминать то, чего не было на самом деле. Память – источник, но воды его вспять не потекут. С нами остаются лишь их журчание, блеск и сладкое ощущение прохлады. Ты должен вспомнить все, брат. Все – день за днем, с того момента, когда в твою жизнь впервые вошла Галактика.
– Мне было тогда восемнадцать лет, – улыбнулся Кратов. – Я был всего лишь маленькой прожорливой личинкой, которая страстно мечтала стать прекрасной бабочкой.
– Я понял твою метафору. И думаю, что мечтания личинки весьма близки к осуществлению. По крайней мере, если судить по куколке…
– Ты чересчур добр ко мне, учитель. Я совершал много ошибок. Гораздо больше, чем следовало бы.
– Если бы тебе знать, сколько ошибок совершают тектоны! Вот мы увидели тебя. Но, к сожалению, с опозданием. И это также одна из наших ошибок, исправить которую ты поможешь нам своими воспоминаниями.
– Я готов отдать вам свою память в полное распоряжение. Скопируйте ее, изучите слой за слоем, деталь за деталью…
– Символы и образы, хранимые мозгом, туманны и разобщены. Они словно драгоценные реликвии, которые молчат перед посторонним посетителем. Но приходит хозяин, берет в руки любую вещь и рассказывает о ней удивительные истории. Так и память. Она хранит не только реликвии, но и правила обращения с ними, и правила для этих правил. Понять из копии твоей памяти то, что ты мог бы поведать двумя словами, займет у нас едва ли не вечность. И потом, есть воспоминания, права на доступ к которым не имеет никто, кроме их обладателя. Ты сам решишь, о чем рассказать нам.
– Мне придется покинуть Сфазис?
– Здесь ты не сможешь спокойно вспоминать. Вокруг тебя будет кипеть близкая, привычная, захватывающая тебя работа. И ты не сумеешь остаться сторонним наблюдателем. Есть единственное место в Галактике, где ничто не помешает тебе. Где память твоя будет свободна. Это Земля.
– Но я не жил на Земле много лет.
– Там твой дом. Ты не чужой своей планете, – в холодном голосе тектона послышалась горечь.
Кратов молчал. Ему было невыносимо тяжко в сдавившей плечи накидке, при каждом вздохе тектона ледяной пот змейками скользил между лопаток, а сердце трепыхалось в груди, как чумное. Но он не мог немедленно повернуться и уйти прочь. Что-то говорило ему: Горный Гребень не хочет, чтобы он ушел. Наступил тот редкий момент, когда мудрому тектону стало наплевать на быстротечное время, и нужно ему только одно – побыть наедине с другим существом, пусть ни капли на него не похожим, но все же очень близким. И в этом чужом по крови и плоти существе узнать себя. Молодого, свободного, исполненного беззаботных мечтаний.
Горный Гребень тоже молчал. Кольчуга на его груди теперь волновалась совсем редко, и глаза-огоньки мерцали тоскливым голубым светом.
* * *
Всякий раз, когда Кратов бросал в темную воду пруда камешек, на всплеск поднимались большие, начисто утратившие от жадности страх и совесть рыбины. И, не обнаружив ничего съедобного, с обидой высовывали наружу ослизлые морды.
– Пшли отсюда! – прикрикнул на них Кратов, но рыбины не понимали и продолжали ревниво следить за его движениями.
С деликатным шорохом расступились камыши, и рядом возник Григорий Матвеевич. Он на цыпочках приблизился к Кратову и предупредительно замер за его спиной.
– Костя, – позвал он, откашлявшись. – Вы никого не хотите видеть, ото всех прячетесь. Что произошло?
– Бог с вами, – смущенно сказал Кратов. – Я всегда бываю здесь в это время дня. И мне сейчас просто необходимо поразмыслить в тишине.
Энграф вторично откашлялся и спросил звучным голосом:
– Могу я разделить ваше уединение, коллега?
– Сделайте одолжение, Григорий Матвеевич. Мне подвинуться?
– Нет, благодарю вас. Это из старозаветного анекдота про двух шотландцев, если не ошибаюсь… Так вы улетаете на Землю, Костя?
– Кажется, да, – произнес Кратов и вздохнул. – А вы уже знаете?
– Я и обязан знать все, как старший в миссии. Но если быть откровенным, то примерно за час до вашего возвращения со мной вновь связался уважаемый посредник Шервушарвал и передал просьбу одного из тектонов, по имени Колючий Снег Пустых Вершин… Не правда ли, у тектонов всегда очень образные имена.
– А вы не задумывались над тем, какие ассоциации будят эти образы?
– Признаться, нет. Мы вообще мало задумываемся над деятельностью тектонов. Благоговение перед их мудростью, красивые и страшные легенды недалеких наших предков, переживших настоящее потрясение при первом контакте с разумом Галактики… В их именах, на мой взгляд, есть некоторый привкус отчужденности.
– Легенды! Эти легенды существуют бок о бок с нами. Их можно увидеть, но мы не хотим. Их можно потрогать, но мы боимся прослыть наглецами. И сами воздвигаем вокруг них искусственный барьер тайны – некую, будто бы недоступную нашему пониманию иллюзорную реальность, майю… А они живые. Они двигаются, думают, даже ошибаются. И страдают из-за своих ошибок, поверьте, не меньше нас, людей, обремененных несовершенной плотью и движимых необузданными порывами своего варварского ума. Одиночество – вот что скрыто за их именами. Каждый тектон, вне зависимости от того, сколько в его имени составляющих, носит одно-единственное имя – Одиночество.
– Вы серьезно полагаете, что они нуждаются в обществе…
– Уж договаривайте, Григорий Матвеевич. В обществе существ низшего порядка? Они нас такими не считают. Мы чересчур значительную часть нашей истории посвятили войнам, и в нас где-то на уровне инстинктов укоренилось преклонение перед полководцами…
– Был еще такой термин – «субординация», – мечтательно заведя очи, сказал Энграф.
– …И вот этот самый инстинкт нет-нет да и прорежется в нас нынешних. Тогда мы начинаем успокаивать себя: действия старших – по разуму, по возрасту, по общественному ли положению – не обсуждаются, и чуть что прячемся за эту спасительную мысль, как за ширму. Подсознательно уговорив себя, что превосходство в интеллекте непременно подразумевает пренебрежение, хотя бы и в самой мягкой форме, ведем себя соответственно нами же избранным правилам игры. Однако маскируем свой комплекс неполноценности всякими рассуждениями о пиетете да о скромности. Думаем, будто бы, обращаясь к нам со словами «брат», «друг», они лишь соблюдают дипломатический этикет. И что все их просьбы на самом деле есть приказы полководцев солдатам. А они искренне видят в нас братьев, и воля братьев для них первый закон! Мы сами отгородились от них и тем обрекли их на одиночество. – Кратов поморщился, со внезапной отчетливостью припомнив последние минуты в пещере Горного Гребня. – Тектоны любят рассуждать о времени. Так гласят легенды, и я убедился в их истинности. Тектоны действительно ощущают себя в постоянном цейтноте. Но как же тогда они должны хотеть затормозить этот непрерывный бег! А мы, именно мы лишаем их такой возможности.
