Тогда я очнулся. Но если вначале я был в здравом уме, то теперь обратился в безумца. Психоз этого мира поразил и меня. Ничем иным не объяснить моего поступка.
Потому что я уничтожил убийц.
Раамм надолго замолчал.
– Я не должен был делать этого, – сказал он наконец. – Я не имел на это права. И не оттого, что не понимал скрытых пружин событий.
– Но и этого достаточно, – пробормотал Кратов.
– Этого более чем достаточно! Но суть в ином.
Никто не смеет лишать жизни разумное существо. Нет оправданий этому преступлению. Никаких оправданий во веки веков.
Те, кто погиб от оружия убийц, могли бы еще жить. Каждый из них нес в себе особый, неповторимый мир чувств, который был грубо разрушен.
Но и те, кого уничтожил я, были столь же неповторимы.
Это вторая моя вина.
Готов ли ты теперь вынести мне приговор?
– Нет, – сказал Кратов. – Говори еще.
– Я ушел от этой планеты, которая заразила меня своим безумием и сделала преступником. За какие-то мгновения я постарел и больше никогда не сознавал себя молодым. И хотя впоследствии меня продолжали называть Везунчиком, я больше не знал удачи. Мое знание не легло в хранилища. Я вытравил его из памяти корабля и желал бы так же поступить и со своей. Но оно было погребено во мне, и все это время я носил его с собой по Галактике. И я внушал себе, что это сон, кошмар, бред. И когда-нибудь наступит час, и я не вспомню об этом.
Но однажды на галактической базе я увидел существо из того мира. Оно было облачено в скафандр и разговаривало на астролинге. Это означало, что их народ вступил в Галактическое Братство. А также и то, что пришел час искупления.
Это был ты.
Я бежал от встречи и долго размышлял в одиночестве. И наконец проклял себя за малодушие и решил найти тебя, чтобы рассказать о своем преступлении. Чтобы ты осудил меня. В моем мире никто мне не судья. Но твой приговор я приму как высшую справедливость, потому что вынесен он будет по законам жертв. И вот я пришел.
Раамм снова умолк. Он сидел на траве, замысловато переплетя суставчатые конечности, глядел на Кратова выпуклыми глазами и ждал.
«Да, я человек, – думал Кратов. – Я не судья чужим поступкам и все такое. Что мне сказать ему? Что я и сам побывал на его месте, но давно уже полагаю свою вину искупленной? По законам собственной совести… Видно, моя совесть оказалась чересчур сговорчивым судьей, если не прошло и одного круга, а я живу спокойно, в ладу с самим собой… Сказать ему, что за спиной моего народа тысячелетия беспрерывных убийств? Что лишь недавно мы уговорились не воевать и до сих пор не можем залечить раны? Что нет на Земле человека, рода которого не коснулась бы война? Особенно та, которую называют Мировой… О чем он мне рассказал? Что это было? Большая война или одна из бесчисленных малых, которые и войнами-то однажды перестали называть, а так – конфликтами? Или какая-нибудь резня своих своими же под революционными лозунгами шкурной справедливости? В архивах моей семьи есть фотографии людей, родных мне по крови, но не оставивших потомства. Это срубленные ветви моего родового дерева. Они погибли в войнах и социальных катаклизмах. И так недавно все это было, что я помню еще их имена. Слишком мало времени прошло, чтобы я мог судить беспристрастно».
– Я не могу судить тебя, – сказал Кратов в унисон своим мыслям.
– Что же мне делать, человек? – спросил Раамм.
– Жить. Как все живут на Земле. Потомки жертв и палачей давно уже рождают детей в любви и согласии. Вот я, например, живу…
– Ты не дал мне облегчения.
– А что способно принести облегчение? Время? Но ты ничего не забыл. Наказание? Но оно ничего не меняет. Может быть, смерть? Но это всего лишь разновидность наказания… – Кратов поднялся. – Взгляни туда, Раамм. За этими деревьями находится музей оружия. Иди туда и посмотри, что в нем хранится. Поговори с его смотрителем. Ты кое-что поймешь в нас, людях. И он, кстати, тоже кое-что поймет. Может быть, тебе даже станет легче… Прощай, Раамм.
Не оборачиваясь, он сошел с лужайки, пересек стоянку и плюхнулся на сиденье рядом с потрясенной Марси.
– Кто это? – одними губами спросила она.
– Мой брат, – ответил Кратов рассеянно. – По несчастью. Он пришел исповедаться.
– По… какому несчастью?
Кратов сидел прямо, положив ладони на пульт и глядел перед собой.
– Я был в плоддерах, – сказал он неохотно. – Ты знаешь, кто это такие?
Марси встрепенулась. В ее глазенках засветился живой огонек любопытства.
– Знаю, – сказала она горделиво. – Добровольные изгнанники. Те, кто совершил тяжкий проступок перед человечеством или просто с ним не поладил. Ты кого-нибудь убил?!
Кратов кивнул.
– Но это были не люди, – поспешно сказал он, почувствовав, как напряглось теплое, податливое до этой минуты тело девушки. – Тебе от этого легче? Мне – нет. Ему, – он указал глазами на неподвижную фигуру Раамма Везунчика, – тоже… Есть в Галактике такая планета Псамма.
– Расскажи, Кратов… – заканючила Марси.
– Читай мои мемуары, – печально улыбнулся он.
– Я ненавижу читать!
– А я ненавижу рассказывать.
– Но как все это происходило? – Марси уже не могла усидеть смирно. – Какой-то обряд? Посвящение в рыцари монашеского ордена?
– Обыкновенно все происходило, – сказал Кратов. – Я пришел в плоддер-пост на Земле. Сообщил свое желание. Передал Плоддерскому Кругу всю наличность – несколько тысяч энектов. Дал обет исполнять Кодекс плоддерской чести. И на шесть лет исчез для Земли.
– Шесть лет! – воскликнула Марси. – А что это за Кодекс?
– Нечто вроде заповедей иночества: целомудрие, нестяжание и послушание. Работали мы везде, куда пошлют. Я, например, стал блюстителем Галактических маяков. Стяжать там особенно и нечего было. Что же до целомудрия…
– Неужели ты целых шесть лет не знал женщины?!
– Шесть лет – короткий срок, – уклончиво сказал Кратов. – Слишком короткий для успокоения совести… как выяснилось.
Он снова покосился на лужайку.
Там никого не было.
