ПРОЛОГ
По долине метался ледяной ветер, шурша сухими стеблями красной травы, толкаясь в глухие, намертво вросшие в грунт скалы, ныряя за шиворот и мелкими коготками цепляя кожу. Кратов поежился и потуже стянул меховую накидку на шее. Дело было, в общем-то, не в ветре. Ему здесь не нравилось, и было странно, что тектон избрал для встречи такую унылую местность. Но человеку ли судить о пристрастиях тектонов?.. Низко ползли синие тучи, едва не задевая за шершавые лысины сопок. «Дождя нам недостает для завершенности картины, — мрачно подумал Кратов. — У нас на Земле из таких туч давно бы уже хлестало вовсю. Чего как раз и недостает для полного гнетущего эффекта. Но это никакая не Земля. Это Сфазис. И хорошо было бы знать, чего ради тектону понадобился этот самый эффект!»
Он вдруг поймал себя на том, что воспринимает все окружающее как роскошную декорацию грядущего действа, не более.
Так оно, конечно, и было. Любой ландшафт на Сфазисе всегда оставался декорацией. Грандиозной, либо скромной, в зависимости от прихоти и фантазии создателя. Но декорацией, неотличимой от оригинала и даже порой превосходящей его по натуральности. Никаких ограничений со стороны матушки-природы! Хочешь — оборудуй себе огнедышащую пустыню, где самая убогая тень кажется недостижимой мечтой. Хочешь — благоустраивайся в бездонном газовом бассейне и пари себе в тугих волнах эфира бесплотным облачком. Разве плохо?.. У милой женщины Руточки Скайдре из земной миссии с фантазией неважно: она пожелала насадить и насадила тривиальные райские кущи. Пожалуйста, не возбраняется.
Ну, а тектоны, как обнаружилось, всему предпочитают предгрозовое ущелье, на каменных проплешинах которого кустится утлая поросль, похожая на собранные в снопики суставчатые паучьи лапы. И на здоровье.
Многоликий Сфазис — без единого своего лица.
Декорация хоть куда. А что тут предполагалось за действо, было пока неясно.
«Хорошо, пусть. Если вы действительно желали вывести меня из равновесия — считайте, что своего достигли. Я и вправду предпочел бы любую пустыню, да и океан газа меня бы не ошеломил. Чего-то подобного я ожидал. Но только не серости, холода и пустоты…»
Щурясь от режущих порывов ветра, он всмотрелся вдаль. У самой кромки горизонта отчетливо вырисовывалась мощная горная гряда в снежных папахах. Глазам хотелось верить. Вне всякого сомнения, это были вполне реальные горы, с подлинными лавинами и камнепадами, и упругий ветер, что наотмашь бил по лицу, слетал именно с их вершин.
«Отдаю вам должное, — подумал Кратов уже спокойнее. — Это искусство, а вы — великие мастера. И, как во всяком произведении искусства, в этом нарочито хмуром пейзаже есть смысл, мне пока недоступный. Не удивлюсь, впрочем, если никакого сокровенного смысла нет и в помине, а есть лишь каприз художника. Щедрой кистью брошенные на холст мазки, единственное назначение которых — отразить состояние души. Целая планета — холст, а ветер, тучи, снег на горных вершинах, да и сами горные вершины в их великолепном мрачном безмолвии — краски. Почему, собственно, у тектона не может быть пасмурно на душе? Надеюсь, что не я тому виной…
Мы так не умеем. Мы большей частью завидуем. Я так иной раз места себе не нахожу от зависти. Завидовать — наш удел. А еще восхищаться и по мере способностей пользоваться плодами чужих трудов. И заодно подражать и учиться. Но, слава Богу, наша собственная крохотная планетка в пушистом ореоле атмосферы пока не утратила своего неповторимого облика. Неповторимого даже в масштабах Галактики, где все неизбежно повторяется. Как бы ни измывались над нею целые поколения любящих и потому особенно бессердечных сыновей, как бы ни старались обратить ее в безликий белый холст для нанесения новых красок, а правильнее сказать — бездарной, аляповатой мазни полусумасшедшего авангардиста. У нас на Земле… Ну, будет! — Кратов конфузливо хмыкнул. — Заладил: у нас да у нас! Тоже, нашел чем кичиться… Не хватало еще, чтобы тектон уловил мою мысленную сумятицу».
А тектон это может. Он может все. Все — по человеческим меркам, и, вероятно, не так уж много — по своим, тектоновским. Гасить звезды и зажигать звезды. Лепить из газопылевых облаков колоссальные планеты с переменной гравитацией, вроде Сфазиса. Видеть происходящее или чувствовать — или, черт его знает, обонять! — за десятки парсеков. Отчего бы ему не прочесть мысли маленького несовершенного существа с маленькой несовершенной Земли, которое стоит под набухшими грозой тучами и кукожится от осатанелого ветра? Да к тому же и постыдно трусит отойти от Чуда-Юда-Рыбы-Кит, друга и телохранителя, а заодно и корабля-биотехна, что перебросил его в это гиблое место прямо из ласковых райских кущей под вечно теплым солнцем земной миссии…
«Трусишь, трусишь, — допекал себя Кратов. — Виду, понятно, не подаешь, но поджилки играют. Потому что здесь ты совсем один, и никто тебя не поддержит в трудную минуту незлым словом да неглупым советом. И даже верный, бесстрашный Чудо-Юдо подавленно приумолк — не по себе ему, значит. А тебе еще нужно стронуться с места и вступить под своды этой не слишком-то гостеприимной на вид пещеры, сохраняя хотя бы намек на собственное достоинство. Но не оттого ты трусишь, что остался один — тебе это не в новинку. Не раз и не два ты оказывался в полном одиночестве под чужим небом, в неизвестности и безысходности. И всегда находил в себе достаточно сил, чтобы не терять лица. А причина того, что сейчас, в абсолютной безопасности, ты позорно дрейфишь, совсем иная. Никогда еще в своей жизни ты не взбирался так высоко по ступеням ответственности… В пещере тебя встретит тектон. И даже то обстоятельство, что зовут его Горный Гребень, и, если судить по двойному имени, он из младших тектонов, решимости тебе, увы, не прибавляет».
А ведь он ждал этого! Знал, что неминуемо настанет момент и кто-либо из тектонов захочет встречи с ним. С того дня, когда Кратов впервые ощутил на себе деликатное, ненавязчивое внимание тектонов, для него стало предельно очевидно, что вскоре они сойдутся лицом к лицу. Или что там у них вместо лица. А может быть, лицом к безликости, если они окажутся похожими на созданный ими Сфазис.
И все же тектон Горный Гребень застиг его врасплох.
Ранним утром, которое наступило в полном соответствии с программой биологических циклов, что составила милая женщина Руточка Скайдре, в окно постучали.
— Сплю, — пробормотал Кратов, но все же приоткрыл один глаз.
— И напрасно, — сказал Григорий Матвеевич Энграф. — Так вы проспите судьбу.
Он спокойно ждал, пока Кратов вылезет из-под теплого покрывала и растворит окно. Просторные белые брючины Григория Матвеевича были по колено влажны от предусмотренных Руточкиным сценарием рассветных рос. На худом коричневом лице застыло терпеливо-сосредоточенное выражение.
— Костя, — промолвил Энграф значительным голосом. — Вас хочет видеть тектон.
Холодная волна прокатилась по телу с головы до пят и хлынула обратно. Сна как не бывало.
