Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
— Господи, Нинон, что тут рассказывать? Неужели непонятно: если он ничего не сказал сразу, значит, не собирался делать этого и впредь.
— Но ты уверена, что…
— Оставь, пожалуйста, — Марго досадливо махнула рукой. — Кто же еще, если не он? Потому-то он и был такой нервный, когда поднялся к Федоровичам. Машину он водить не умеет, во дворе темно, тесно, вот он и стукнулся. Я только потом сообразила: ведь когда мы подъехали к их дому, он был такой веселый, чего-то шутил. И у Федоровичей обычно сидит, разливается соловьем, а тут, видите ли, голова разболелась…
— И все-таки, что он тебе сказал?
— Да ничего. Сказал, что понятия не имеет. Что, наверное, кто-то стукнул. И все.
— А ты? Ты не намекнула ему, что кое о чем догадываешься? — Нина испытующе посмотрела на подругу.
— Псс! — фыркнула Марго. — «Намекнула!» Скажешь тоже! Мы же «интеллигентные» люди, твою мать! Мы боимся ранить, боимся притронуться к больному месту, боимся поставить в неловкое положение — мы носимся с ними как… как…
Нина засмеялась.
— Ты же только что ругала меня именно за то, что я не хочу с этим носиться?
— Брось, пожалуйста… Не знаю, с чего я сейчас так завелась… Вчера мы с ним поругались, вот я и… А так… мужик как мужик. Немного жадный, трусоватый, а в остальном — ничего. Я тебе к тому все это и говорю, что если подходить к ним со слишком высокими мерками, то так и будешь сидеть всю жизнь одна.
— Да я уже и сижу! И ничего, не так уж мне и плохо. И знаешь, почему? Потому что то, что ты называешь «немного жадным и трусоватым», — это не мужчина. И меня это не возбуждает. — Нина помолчала. — А почему ты вспомнила сейчас эту историю про Женю?
Марго поморщилась.
— Да так… говорить не хочется.
— И все-таки?
— Да знаешь, лежим мы с ним вчера в постели. Женька превзошел сам себя: был как молодой петушок. Лежим мы с ним, курим, расслабленные такие, счастливые, вспоминаем молодость, как познакомились, как целовались на каком-то чердаке, как он первый раз к моим родителям пришел, как с отцом спорил и так далее. Федоровичей вспомнили, конечно. И тут черт меня дернул сказать: «Женька, ты хоть теперь можешь признаться, что это ты тогда мою машину… того?»
— О, Господи, зачем?!
— Зачем, зачем… Я-то, дура, решила, что дело прошлое: мало ли каких глупостей мы не натворили в молодости? А теперь вспоминаем об этом как о чем-то таком, что было не с нами. Я, например, в юности писала стихи и ни за какие коврижки не соглашалась их показывать кому бы то ни было — стеснялась. А теперь — мне совершенно все равно, будто и не я их писала.
— Ах, стихи… — сказала Нина. — Ну хорошо, и что же?
— Ты будешь смеяться, но я была уверена, что он поступит как благородный идальго и скажет: «Прости меня, Марго. Я, конечно, трус, но не настолько. Это сделал я, но тогда я не мог сознаться, потому что боялся твоего папашу, а потом, что ТЫ будешь считать меня трусом. А теперь я так счастлив, что с меня свалилась эта гора…» Ну и так далее. И мы, как водится, сливаемся в экстазе…
Нина улыбнулась.
— А вместо этого?
— Вместо этого он вскочил как ошпаренный и заорал: «Выходит, ты все эти годы считала меня подлецом? И жила со мной? И сейчас продолжаешь считать? Да как ты могла?» И пошел, и пошел… Ты ведь знаешь, какой он зануда? Для него до сих пор важнее, что о нем говорят, чем то, что он такое на самом деле. А ведь ему уже пятьдесят…
— И чем все это кончилось?
— Как — чем? Он ушел. И уж теперь, сама понимаешь, вряд ли вернется. — Марго закурила. — Видишь теперь, к чему приводит принципиальность? А вообще… — она опять вздохнула. — Еще недавно мне казалось, что у нас снова может что-то получиться, а теперь… Я даже не знаю, хочу я этого или нет?
* * *
Так они обе оказались в одиночестве. Марго, впрочем, не унывала. «Ну что, да здравствует свобода? Или мы с тобой опять — девушки на выданье? А, знаешь, Нинон, я ни о чем не жалею… Более того: я знаю, что надо делать, чтобы все устроилось. Вот послушай: если хочешь преуспеть в личной жизни, надо утром вставать, обязательно выспавшись, принимать душ, лучше контрастный, надевать хорошенький халатик… Слышишь? Не какой-нибудь, из советской байки с оторванными пуговицами, а хорошенький стильный халатик! Делать прическу, варить кофе и пить его из маленькой чашечки… непременно из маленькой! У тебя есть маленькая фарфоровая чашечка для кофе?
— Ты же знаешь, Марго, кофе я не пью.
— Ах ну да, я забыла — ты же у нас англоманка. Что ж, пусть будет чай. У тебя есть фарфоровая чашка для чая?
— Для чая — есть.
— Прекрасно! И не надо на меня так смотреть. Так вот: причесываешься, одеваешься и пьешь чай…
— Как? И все это — одна? — спросила Нина, еле сдерживая смех.
— Ну конечно! Ты должна ощущать себя Женщиной. И не просто Женщиной, а красивой и независимой, то есть такой, которая живет в свое удовольствие. И как только ты станешь сама себя так ощущать, это сразу же заметят другие, вот увидишь. А вечером — ты меня слушаешь? — ванна, прическа, макияж, платье, туфли… Заметь, не тапочки, а туфли, и не на босые ноги, а на хорошие дорогие колготки и… украшения. Да, и маникюр. Непременно. Что ты смеешься?
Нина смеялась, потому что на самом деле уже давно научилась жить «для себя». Она не слишком рано вставала, потому что на факультете давно прошли те времена, когда на занятия надо было являться к половине девятого, и для «своих» девочки из деканата составляли вполне гуманное расписание, и не слишком задерживалась на кафедре после занятий. Материально она была вполне обеспечена: правда, ей приходилось давать частные уроки, но двух-трех в неделю ей вполне хватало, а это занимало не слишком много времени. В остальном она жила, что называется, в свое удовольствие: ходила по театрам (иногда с Марго, иногда с кем-нибудь еще), посещала все мало-мальски интересные выставки, часто бывала в консерватории, иногда позволяла себе заглянуть в какой-нибудь бутик и купить понравившуюся шмотку, а на зимние каникулы даже отправиться в какую-нибудь не очень дорогую поездку в Испанию или Италию. Но больше всего, пожалуй (во всяком случае, с тех пор, как в ее жизни появился Вася), любила просто побыть дома.
Квартирка у нее была маленькая, но очень уютная: диван-кровать, довольно старый, но недавно заново перетянутый, кресло, обитое той же тканью, тоже старое, доставшееся ей после смерти матери, когда отец переехал к новой жене под Туапсе; стеллаж с книгами, стоящий углом и вечерами уютно освещенный торшером, и, наконец, ручной работы ковер, небольшой и не новый, но удачно сочетающийся по цвету с мягкой мебелью и шторами. И много цветов.
Год назад ей повезло, и после большого перерыва ей удаюсь на три месяца съездить в Англию, по обмену. Она жила в Лондоне, на Кенсингтон-роуд, и каждый день через Гайд-парк, по зеленым газонам которого свободно расхаживали птицы, бегала в Summer School, где проходила ее стажировка. Выходные проводила в музеях, а вечерами гуляла по Лондону, пешком доходя до зданий парламента, Биг-Бена, спускалась к Темзе, долго стояла, глядя, как по реке проходят суда, и возвращалась через залитую рекламными огнями Пикадилли.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
