Прошла еще одна электричка, но мамы среди прибывших не было.
Следующий поезд оказался товарным, идущим в сторону Москвы. Фурман впервые стоял так близко к рельсам и, прижавшись к бабушке, с усталым ужасом смотрел, как толстые серебряные лезвия вздрагивают и шевелятся под прокатывающимися по ним черными колесами. Мимо, раскачиваясь, пролетали похожие на сараи грязно-красные деревянные вагоны, платформы со станками и машинами, цепочки длинных желтых «холодильников» с маленькими разбитыми окошками, залитые черной и коричневой смолой цистерны – бессчетное мелькание и грохот становились все более головокружительными… И вдруг горячий лязгающий вихрь, секунду назад казавшийся нескончаемым, разом стих, превратившись в нежное трепыхание и постукивание…
Фурмана слегка поташнивало, и он короткими частыми вдохами втягивал в себя теплый воздух с тяжелым маслянистым запахом.
Отработавшие рельсы в изнеможении валялись на рыжих замшелых шпалах, присыпанных серо-фиолетовыми камешками, и невидимое солнце откуда-то издалека касалось их печальным красноватым светом…
Ослабевший Фурман перевел взгляд – и вдруг на несколько сгустившихся мгновений заразился скорченной позой торчащего рядом пыльного куста, отчаянно выставившего все свои растопыренные когти в сторону железной дороги… Потом фурмановское тело с силой передернулось, избавляясь от ощущения безысходной прикованности к этому ужасному месту, и он вернулся в свое ожидание мамы.
Электрички появлялись и таяли одна за другой.
Волны приезжающих понемногу редели, и люди, идущие мимо с тяжело набитыми сумками и авоськами, казались более тихими и усталыми.
Где же мама?
По окаменевшему бабушкиному лицу было видно, что она очень сердится.
В воздухе быстро холодало. Смазались и посерели тени, поблекли цвета… Странное оцепенение постепенно охватило все вокруг. Прибытие очередной электрички на минуту разрывало его – но, не успевая отплыть от платформы, поезд тоже становился частью сна. И хотя солнце еще не село, как-то вдруг стало безнадежно ясно, что наступил вечер.
«Ну когда же приедет мама? Когда?.. Я хочу есть, я устал, холодно…» – разнылся Фурман, норовя усесться на траву. Бабушка раздраженно дергала его за руку: прекрати, что ты делаешь, это же станция, здесь кругом грязь, все плюют, фу!.. Чтобы хоть как-то отвлечь его, бабушка предложила ему снова подняться на платформу: мол, бояться уже нечего, народу теперь намного меньше, и, посмотри-ка, там еще светит солнышко, ты согреешься!
На платформе и правда было веселее. Время от времени из поселка приходили встречающие, иногда даже целыми семьями. Поначалу Фурман смотрел на них с теплым чувством: мы тоже ждем здесь… Но ничье ожидание не оказывалось столь долгим, и он с печальной завистью провожал взглядом то одних, то других – радующихся встрече и идущих к своему дому…
Бабушка строго сказала, что все сроки уже прошли, скоро начнет темнеть и надо возвращаться, дедушка наверняка уже беспокоится, что их так долго нет, да и тебе давно уже пора в кроватку… А мама – что ж, ее, наверное, задержали в Москве какие-то очень важные дела, и она решила, что может приехать завтра утром. Забыла, видно, что мы будем ее встречать…
Затосковавший Фурман с трудом упросил бабушку подождать еще. Разве мама могла забыть?
Солнце, прощаясь, посылало из-за дальнего черного леса свои последние белесые лучи, и Фурман не мог смотреть ни на что другое – только в этот пустой светлый коридор с уходящей к маме дорогой.
Больница
Зимой, по совету врачей, Фурману решено было сделать операцию по удалению гланд и аденоидов. Однажды папа с мамой отвезли его на троллейбусе в старую Филатовскую больницу. В пустом зале с колоннами родители торопливо переодели Фурмана, поцеловали и, передав какой-то приветливой тете в белом халате, ушли. Заплакать он не успел, так как тетя повела его смотреть игрушки и знакомиться с ребятами из его палаты…
Палата оказалась большой, с очень высоким (точнее, даже далеким) потолком, и детей в ней было много. По вечерам всем делали уколы в попу – Фурману только в первый день разрешили просто посмотреть. Две медсестры, позвякивая инструментами в разных концах палаты и пуская в воздух пробные струйки из шприцов, переходили от кровати к кровати. Те, кому еще не сделали укол, громко и грубо насмехались над очередным несчастным, и их возбуждение все возрастало по мере приближения одной из сестер. Некоторые дети говорили, что ничего не чувствуют, другие с привычной покорностью плакали от страха, кое-кого сестрам приходилось брать силой, но были и отдельные герои, с которых призывали брать пример… На следующий вечер выяснилось, что Фурман относится к «середнячкам»: напрягается, но терпит, и даже радуется, что получилось не слишком больно. Потом, правда, он узнал, что раз на раз не приходится, но репутацию надо было поддерживать.
Его соседом слева был рыжий пухловатый мальчишка со странными повадками. В какую-то из ночей – еще до операции – Фурман пробудился от испугавших его во сне чужих болезненных прикосновений. Открыв глаза, он увидел в полутьме стоящего рядом рыжего соседа. Все остальные спали. Фурман спросонья подумал, что рыжему, наверное, требуется какая-то помощь, и решил быть терпеливым: «Чего?..» – шепотом спросил он. Рыжий молча смотрел на него и улыбался. Потом наклонился, точно собираясь сказать по секрету, что ему надо, и плавными движениями продолжил расцарапывать Фурману лицо. Отбросив его руками и ногами, Фурман заорал; постепенно все стали просыпаться, поднялся общий плач, и наконец прибежала сердитая растрепанная сестра. Рыжему жестко пригрозили, Фурману смазали царапины чем-то очень жгучим, прочих успокоили. Фурман был скорее удивлен, чем обижен, и тревожно ожидал нового нападения. Но бешеный сосед вроде бы уже сладко спал…
Во время операции Фурман тоже вдруг проснулся: тот веселый дяденька в белой маске как раз нацелился воткнуть ему в глотку две тонких и ужасно длинных иглы – визг до рвотных спазмов, рывки крепко привязанными (как неожиданно оказалось) конечностями, забегавшие озабоченные взрослые, марля на лице…
Когда Фурман очнулся, злой доктор, уходя, предложил ему повернуть голову и посмотреть на высокий белый столик с бортиками, стоявший рядом с креслом. Там в нечистой красной луже валялись какие-то маленькие ярко-алые яблочки с облезлой кожурой. Как объяснила слабенькому Фурману вытиравшая, утешавшая и освобождавшая его от пут сестра, это и были его собственные вырезанные гланды с аденоидами. Он так и не понял, почему они так бесхозно брошены на этом столике и откуда их все-таки взяли. Неужели они были у него внутри? Где? Выросли там?.. Зачем все это?
Новый год Фурману пришлось провести в больнице. Сам он, правда, еще ничего толком не помнил об этом празднике, но печально-разгоряченное настроение более старших детей из других палат поневоле передавалось всем. После ужина с каким-то праздничным угощением полуосвещенные больничные коридоры странно опустели. Многие, наверное, сидели в комнате с телевизором, но дверь туда была уже закрыта изнутри. В палате тоже почти никого не было – так, две недружелюбные девчонки ковырялись со своими куколками.
