Поезд тронулся. В расписании он значился как "Пелхэм Час Восемнадцать" — в соответствии с простой и эффективной системой, по которой поезд обозначался названием станции отправления и временем отправления с нее. Поскольку поезд вышел со станции Пелхэм Бей Парк в один час восемнадцать минут пополудни, он и значился как "ПелхэмЧас Восемнадцать". На обратном пути с конечной южной станции маршрута — станции Бруклин Бридж, он будет значиться как "Бруклин Бридж Два Четырнадцать".
По крайней мере, — подумал Райдер, — так бы было в обычный день. Но сегодняшний день был необычным; сегодня должно было произойти серьезное нарушение обычного графика.
В тот момент, когда мимо промчался третий вагон, Райдер заметил транспортного полицейского. Тот прислонился к стойке, и его правое плечо оказалось ниже левого, причем настолько, словно он стоял на наклонной плоскости. А если бы он не сел в поезд? У них был условленный сигнал об отмене операции в случае внезапной опасности. Нужно ли было воспользоваться этим сигналом? Следовало отказаться от операции, чтобы повторить её в другой день?
Он почти незаметно покачал головой. Не было никакой нужды ломать голову. То, что можно сделать, не считается, считается только то, что сделано.
Последний вагон поезда миновал платформу и скрылся в туннеле, ведущем в сторону двадцать третьей улицы. Появились новые пассажиры. Первым вошел молодой негр с кожей цвета горького шоколада, изумительно смотревшийся в небесно-голубой накидке, брюках в красную и голубую клетку, коричневых башмаках с трехдюймовыми каблуками и черном кожаном берете. Он свободно и уверенно вошел, важно прогулялся вдоль платформы и остановился точно у отметки, означавшей место остановки десятого вагона. Почти тотчас же склонился над путями и недовольно уставился в северную сторону.
Спокойно, братец, — подумал Райдер, — Пелхэм Час Двадцать Три должен прибыть меньше чем через пять минут, и нехорошо, если он придет раньше.
Молодой негр неожиданно обернулся, словно почувствовав, что за ним наблюдают. Он в упор вызывающе глянул на Райдера, белки его глаз ярко светились. Райдер равнодушно взглянул на него и подумал: — Расслабься, братец, береги энергию, она тебе может пригодиться.
Уэлкам
На станции Гранд Централь сигнал из трех желтых огней по горизонтали требовал остановиться. Поезд ПелхэмЧас двадцать Три послушно замедили ход, пропуская догоняющий экспресс; его двери распахнулись.
Джо Уэлкам торчал на платформе уже пятнадцать минут и нервничал, проверяя по своим часам прибытие и отправление местных поездов, сердито поглядывая на экспрессы и возмущаясь их полной бесполезностью. Разволновавшись, он отошел футов на тридцать — сорок от своего поста, посматривая попеременно то на женщин на платформе, то на собственное отражение в зеркалах торговых автоматов. Женщины как на подбор были некрасивы, что заставило его скривить губы в презрительной ухмылке. Больше удовольствия доставлял ему собственный вид — симпатичное дерзкое лицо, оливковая кожа только немного бледнее обычного, какой-то странный огонь в темных глазах. Теперь, когда он привык к бороде и бакенбардам, спускавшимся до самых губ, те начали ему нравиться. Они чертовски здорово сочетались с его мягкими блестящими черными кудрями.
Услышав, что прибывает Пелхэм Час Двадцать Три, Джо Уэлкам вернулся к последнему вагону. Он весьма щегольски смотрелся в синем дождевике, слегка перетянутом в поясе и только дюйм-другой не достававшем до колен. На нем была темно-серая шляпа с узкими загнутыми полями и яркой желтой кокардой на ленте. Когда поезд остановился, он вошел в последнюю дверь вагона, оттолкнув трех — четырех пытавшихся выйти пассажиров. Его чемодан в черно-белую полоску угодил в колено молодой пуэрториканки. Она косо осуждающе взглянула на него и что-то буркнула.
— Ты что-то мне сказала, мексикашка?
— Почему не смотришь, куда идешь?
— Убери свою коричневую попку, ладно?
Девушка собралась было что-то сказать, но, заметив его жесткую улыбку, передумала. Она поспешила покинуть вагон, возмущенно оглядываясь через плечо.
К другой стороне платформы подошел экспресс, несколько пассажиров из него перешли в местный поезд. Уэлкам свернул в конец вагона и зашагал вперед, поглядывая на пассажиров, сидевших по обе стороны прохода. Затем он прошел в следующий вагон; в тот момент, когда он закрывал за собой дверь, поезд тронулся, неожиданно дернувшись, так что он чуть не полетел. С трудом удержавшись на ногах, он выругался в адрес машиниста, находившегося за восемь вагонов от него.
— Черт тебя подери, где тебя учили так водить этот поганый поезд?
Посматривая по сторонам, Уэлкам пошел дальше, продолжали изучать глазами пассажиров. Простой народ. Простачки. Никаких полицейских, во всяком случае никого, кто смахивал бы на героя. Он продолжал уверенно двигаться вперед, и звуки его шагов заставляли настораживаться. Ему доставляло удовольствие видеть, сколько обращено к нему глаз, и ещё большее удовольствие, когда он заставлял эти глаза опускаться, словно сбивая их, к ак мишени в тире. Он никогда не промахивался. Бах, бах, — и одни за другими они опускались. Все из-за его глаз. Occhi violenti* (жестокие глаза (итал.) — прим. пер.) — как говаривал дядюшка. Жестокий взгляд, и он знал, как им пользоваться, знал, как заставить людей намочить штаны.
В дальнем конце пятого вагона он заметил Стивера и посмотрел на него, но Стивер его игнорировал, физиономия его оставалась бесстрастной и отсутствующей. По пути в следующий вагон Уэлком слегка задел кондуктора, молодого парня в аккуратно отглаженной синей форме с до блеска начищенной золотой кокардой транспортного управления. Джо заторопился и добрался до первого вагона в тот момент, когда поезд стал замедлять ход. Там он прислонился спиной к дверям и поставил чемодан на пол между ног.
— Тридцать третья улица, остановка "Тридцать третья улица".
Голос у кондуктора был высоким, но сильным, усилитель делал так, что он звучал, как голос крупного мужчины. На самом деле это был бледный рыжеватый худой паренек, и Уэлкам подумал, что если двинуть его в челюсть, она хрустнет, как фарфоровая чашка. Картина челюсти, разлетавшейся на мелкие куски, как хрупкая чайная чашка, показалась ему весьма привлекательной. Потом он нахмурился, вспомнив Стивера, сидевшего словно пень с цветочной коробкой между ног. Этот Стивер смахивает на тупую обезьяну. Груда мышц, но ничего кроме; наверху у него явно пусто. Хотя и с цветочной коробкой.
Несколько пассажиров вышли из вагона, вместо них вошли новые. Уэлкам заметил Лонгмена, сидевшего неподалеку от кабины машиниста. Ведь в вагоне семьдесят два фута длины, верно? Семьдесят два фута, и на них сорок четыре сидения. Вагоны компаний БМТ и ИНД, которые обычно называют отделами Б-1 и Б-2 (компания ИРТ именуют отделом А, верно?), имеют длину семьдесят пять футов, и в них шестьдесят пять сидений. Черт возьми, зачем ему нужно было зазубривать всю эту чепуху? Совершенно ни к чему.
Когда двери уже стали закрываться, какая-то девушка придержала их плечом и проскользнула внутрь. Уэлкам с интересом взглянул на нее. Миниюбка из тех, что короче не бывает, длинные ноги в белых туфельках и симаптичная круглая попка. Пока весьма неплохо, — подумал Уэлкам, — а теперь давайте посмотрим, как все это выглядит спереди. Он улыбнулся, так как в этот момент она обернулась, и внимательно осмотрел большие груди, торчащие из под чего-то бледно-розового, похожего на свитер, под коротеньким зеленым жакетом, неплохо гармонирующим с крохотной юбкой. Большие глаза, тяжелые накладные ресницы, широкий яркий рот с явно избыточным количеством ярко-красной помады, длинные черные волосы, спадающие из-под шляпки с плоской тульей и загнутыми с одной стороны полями, из тех, что носят обычно жрицы любви. Австралийская? Анзакская. Да, анзакская шляпка.
