На выходе из «Винстон» их внимание привлек стандартный плакат на простом листке бумаги, прилепленный на стекло изолентой. «Пропала собака…» «Разыскивается полицией…» «Вышел из дома и не вернулся…» Последний вариант в сегодняшнем случае. Мужчина с большим лицом, едва вмещающимся в фотоснимок, вопрошал тревожно напечатанными буквами: «Вы меня не встречали?» Крупная, тяжелая голова, узко посаженные глаза, вросшие мочки ушей, форма одной из ноздрей отличается от другой из-за перенесенной травмы. Хьюго Ореллана, место рождения Эль-Сальвадор, 11.3.1958, 41 год, рост: 5′6″, вес: 200 фунтов, глаза и волосы: карие, ушел из Карпентерсвилла, штат Иллинойс 30 июня 1986 года, тринадцать лет назад.
— Как хорошо, что мы его никогда не встречали, — сказал Грабор.
— А у нас с тобой морды еще похлеще будут, — рассмеялся Большой Василий.
ФРАГМЕНТ 7
Они вышли из бара, и Грабор тут же поскользнулся. Размашисто, неловко он растянулся на льду у самого порога. Василий помог ему подняться, и они пошли в сторону русского магазина.
— Это чтобы сегодняшний день хорошо запомнился, — сказал Грабор отряхиваясь и добавил: — Отелло толстожопый. Давай ему нож подарим. Пусть зарежет меня. Не хочу быть задушенным, как баба.
Поп попался им на пути возле самой лавки — не то чтоб вырос из-под земли, а скорее соскользнул со стены в виде бесформенной трясущейся тени. Было понятно, что он очень пьян и совсем недавно плакал. Его крупные картофельные черты лица распухли от слез, почти скрыв в себе маленькие голубые глазки. Он шел навстречу Василию и Грабору, но, казалось, не замечал их. Он разговаривал сам с собой, чувствовалось, что он несет в себе какую-то недавно открывшуюся ему правду. Что эта правда сама собой несет и его. Поравнявшись с ними, он вдруг тяжело качнулся в сторону Грабора и закричал, выплескивая глубину своего детского расстройства. Завизжал и заплакал.
— Это ты, это все ты, — он размахивал руками, надеясь ударить Грабора, но промахивался. — Медведь. Это твой медведь.
Падая под тяжестью его тела, Грабор успел заметить, что из соседней подворотни к ним быстрыми шагами приближается Хивук, что он быстро передвигает ногами и на одной из рук тащит за собой изогнутую мулатку Мишел, скользящую на платформах… Снегопад кружил во всех направлениях одновременно. Поп лежал на Граборе в ватной, неудобной для драки куртке, повторяя про медведей. Первый шлепок прилетел ему от Василия, хозяйский, дружелюбный шлепок ладонью по щеке. Поп откатился от Грабора, и Василий взял его сзади за плечи, пытаясь приподнять. Он не успел этого сделать, потому что Хивук, подоспевший к месту свалки, с разбегу въехал Попу в лицо мотоциклетным сапогом.
— Вот так, сука, — он был крайне ожесточен, и жестокость его была никому не понятна.
— Медведь, это его медведь, — рыдая, повторял Поп, он не ощущал боли.
Хивук пнул его по морде еще несколько раз. Невысокого роста, жилистый, упорный. Он был похож на Крокодила Данди: конфигурация тела, борода, количество знаний, модель поведения. Он самозабвенно любил жизнь, разбирался в мотогонках и подводной охоте, часто казался восторженным и даже ребячливым; торговал наркотиками, ворованными автомобилями… Кроме этого, он держал русский продовольственный магазин в их районе: зачем это было ему нужно?
Когда из соседних домов стали появляться люди, Грабор сидел на ступеньках чужого парадного, вступать в отношения с полицией ему не хотелось. Василий с Хивом там его и нашли.
— Я этот день запомню, — Большой Вас оттянул рукав ветровки. — Этот мудак укусил меня за плечо. Надо его сдать обратно в монастырь. Пусть научат правилам хорошего тона.
Мишел с ними не было. Полицейскую сирену они услышали, закрывая за собой входную дверь. Поднялись по темной винтовой лестнице на третий этаж, где Большой Василий последнее время жил с братьями. Света не было, хозяин дома отключил электричество за неуплату.
— Придется скоро съезжать, — сказал Василий. — Я тут весь личный состав отшкворил: агенты, инспектора, землевладельцы… Только почтальона пожалел. Ха-ха. А как удобно было. Спустился по лестнице — и на работе. Мы разоримся скоро.
— Я вашу лавку люблю, — сказал Грабор. — Рыба хорошая, конфеты…
ФРАГМЕНТ 8
В квартире горело несколько свечей, мужики сидели на кухне, играли в карты. Грабор увидел на стене лозунг, намалеванный им пару месяцев назад несмываемым фломастером. «Сквозь тернии к звездам». Подпись получилась размашистой, твердой, глупой.
— Он по пожарной лестнице к нам залез, сидел там, прятался за шторой. Эвелина за деньгами зашла, колбасы принесла. Мы все лежали, думали, когда колбаса придет. Пришла, говорим «здравствуй, Колбаса». — Хивуку нравилась история. — Представляешь, в такой снегопад, холод: на лестнице…
— Надо было пригласить на танец, поцеловать руку…
Хивук смеялся радостно, иногда перескакивая на дискант, но глаза его оставались оловянными. Братья тоже оживились.
— Потом он здесь околачивался. Эвелину искал, и Грабора. Олежка его водой окатил. — Андрей кивнул на большую кастрюлю у окна.
Хивук опять засмеялся, Олег предложил Грабору садиться за карты. Василий встал посреди комнаты, разведя в сторону руки, с неподдельным презрением глядя на братьев.
— Я тебе эту кастрюлю на пустую твою башку одену. Дебилы, бля. Я этим кретинам хотел суп сварить, — объяснил он происходящее Грабору. — Пусть жрут теперь, что хотят. Съезжать отсюда надо. Жрите, что хотите. Тьфу…
Василий расстроился, забыл про свое прокушенное плечо. В доме он уже давно выполнял родительские функции. Он прошел к холодильнику, вытащил связку «Бадвайзера», одну банку протянул Грабору, другую взял себе.
— Знаешь, что такое «рэд нек мартини»?
Граб взял пиво и сел на подоконник. Недавний разговор с Лизонькой до сих пор бродил в голове, рождая предчувствия. Он задумался, почему с такой легкостью всегда относился к собственным галлюцинациям. Какие-то аномалии с ним все-таки случались. Однажды, давным-давно, из его пальцев начали расти отвратительные ублюдки, липкие, живые. Морды вылезали из кончиков пальцев, раздувались до размера хорошего яблока и потом, лопаясь, являли за собой все новые и новые физиономии. Грабор просто перестал обращать на них внимание, он положил свои дикорастущие руки под подушку и уснул. С таким же спокойствием он всматривался в лики на старых иконах, открывшие глаза, беззвучно шевелящие ртами. Он заговорил с ними, пытаясь их в чем-то убедить, успокоить. Это были его первые дни в Ист-Вилледже в студии какого-то среднего художника. Так же ласково он разговаривал и с пожилой женщиной, появляющейся несколько раз на двери его нынешней студии и согбенно уходящей вдаль в ядовито-зеленом тумане.
