— Да, — сказал Грабор. — У каждого есть соседи.
— У каждого есть соседи. — И потом добавил. — Если ты честный, то тебя никто не убьет.
Грабор рассказал о снеге, случившемся два года назад.
— Машины заваливало настолько, что пока ее раскопаешь, садится аккумулятор. Вой стоял на весь город.
— А у меня вообще нет сигнализации, — сказал он и засмеялся. — Вы должны быть великими для баланса в политике. Я до сих пор переживаю это нарушение.
— Это как обмен веществ, — согласился Грабор и направился в глубину бурана в электрических фонарях.
Идти было недалеко, всего три квартала, ему нравилось, что из-за перемены освещенности он воспринимает эту местность как незнакомую. Пустые оледенелые ступени парадных, звенящие ледышками деревья. Пешеходов было немного, к тому же их трудно было различить в пелене. Женщина, бредущая вдоль ограды Ван Ворст парка, старик с бумажным пакетом в охапку, несколько машин. Грабор почему-то обратил внимание на старика, он был похож на одного знакомого бродягу. Грабор посмотрел на него, махнул рукой, но тот не узнал его в хаосе снегопада. Тут же он запнулся о лежащего на тротуаре мужчину, хорошо одетого в черное пальто. Он извинился, попытался помочь ему подняться, но тот, стиснув зубы, отрицательно покачал головой.
— Поскользнулся, — сказал мужчина. — Скользко.
— Простите, я не знал.
ФРАГМЕНТ 5
В «Винстон Плэйс» было тесно, накурено, неряшливо. Единственный свободный столик оказался у самого входа в бар, плохое место для наблюдения: ты у всех на виду, к тому же постоянно толкают вошедшие. Знакомого бармена не было, пришлось платить, какая неприятность.
Грабор задумался о природе галлюцинаций. Конечно, это нервы, с перепою, недосыпу. Хотя, может, с недосыпу люди становятся чувствительнее, слышат и видят то, что так и не заметишь. Его опыт в этой области был скромен. Разве что сербские иконы в Ист-Вилледже. В забавной квартирке он тогда жил. Хотя нет, не так уж и мало… Да много, очень много, хватит на целую психиатрию. А гармошки по Форт Брэггу? Голос отца. Бабушка Лизоньки. Нужно вспомнить.
К нему подошел Хоуи, долговязый негр с маленькой головой и красивыми абиссинскими руками. Он разговаривал со всеми присутствующими, рассказывал о своих пристрастиях.
— Вот виноград я люблю, — сказал он. — Это нормально — любить виноград. Макароны люблю. Выпить тоже можно. Я, если хочешь знать, даже снег могу полюбить. Ты знаешь, что я не люблю больше всего на свете?
— Наверно, Хоуи, больше всего на свете ты не любишь меня, — сказал Грабор.
— Нет, тебя люблю. И спорт люблю. Плавать, кататься на коньках, играть в баскетбол. Ты знаешь, кто убил отца Майкла Джордана?
— ФБР, — сказал Грабор и попросил у Хоуи сигарету.
Хоуи задумчиво передал ему свой окурок, у него сегодня были чересчур красные глаза.
— ФБР я не очень люблю. Это просто. Их никто не любит. Не путай меня. Я знаю, о чем говорю. Больше всего на свете я не люблю потеть.
Он повернулся к залу и понял, что его никто не слушает. Он склонился к Грабору и доверительно сообщил.
— Слушай, Грабор, я не люблю потеть. Вот ты любишь потеть?
— Ну, это смотря когда…
— А я вообще не люблю потеть. Никогда. Нигде. Ни при каких обстоятельствах. Я даже испражняться люблю, это приятно в конце концов. Герлфренд у меня работает на почте, ее люблю. Рэп люблю, не всякий рэп, но люблю. Путешествовать, пить напитки, играть в лотерею, купаться, есть виноград… Нет, от винограда я, кажется, тоже потею. — Хоуи осенило. — Я не люблю виноград! От винограда — газы! Что может быть хуже, когда ты потеешь и у тебя газы? Грабор, ты понимаешь, как это противно?
Хоуи сделал драматическое выражение лица и потряс руками в воздухе.
— Грабор, как же я раньше не мог понять, что не люблю винограда! Я сегодня весь вечер пил вино и ел виноград. Я решил, что это то, что мне нужно. Я ошибался. Я чудовищно ошибался.
— А я люблю виноград, — сказал Грабор.
Хоуи посмотрел на него недружелюбно.
— Нет, ты сначала подумай, прежде чем так говорить. Я так говорил пять минут назад. Но я так говорил, потому что не успел как следует подумать.
— Я люблю виноград, — повторил Грабор.
— Значит, у тебя газы, — разочарованно сказал Хоуи. — Значит, ты любишь потеть. — Он вытер себе рот салфеткой. — Потеют от многих вещей. От работы, спорта, от баб, даже от разговоров. А я не люблю потеть. Скажи, Грабор, что мне делать?
— Хороший ты человек, Хоуи, — сказал Грабор. — Разборчивый.
— Я с тобой впервые по душам заговорил. Чем воняет от тебя? Любишь потеть? Я не люблю. Запомни это раз и навсегда. Это черное место, тебя сейчас вперед ногами, — сказал он, повернувшись к семнадцатилетней официантке, блондинке со скромным разрезом глаз.
Среди посетителей белые были в меньшинстве.
— Я, Хоуи, люблю Майкла Джексона. Он все бегает-бегает и совсем не потеет. Знаешь почему?
Хоуи поднял глаза и сделал гримасу сомнения.
— Он не потеет, Хоуи, потому что он гений. Если бы ты родился гением, то тоже бы никогда не потел.
— Хм. Майкла Джексона я тоже, пожалуй, люблю. Хорошо двигается. Я вообще музыку люблю, пляж, Чарлстон. Я знаю, что ты тоже любишь Чарлстон.
Парень неожиданно загрустил. Он наконец опустился на стул и стал медленно поворачивать перстни на своих пальцах. Грабор заметил, что его приятель ухаживает за своими ногтями.
— Еще, Грабор, я не люблю смерть, — вдруг сказал он. — Я не люблю две вещи. Я не люблю смерть и не люблю потеть.
Подошел рыхломордый американец, похожий на вечного студента, обнял их обоих:
— Слушай, Грабор, ты обещал найти мне русскую девку.
В глубине бара, в дыму уже двигались танцующие пары. На приподнятых задах африканских девушек поблескивал атлас. В этом месте со стенами, окрашенными в темно-зеленый цвет, с такими же темно-зелеными шторами, столиками было что-то от заштатного правительственного учреждения. Большая карикатура на стене изображала разврат и многоликость Нью-Йорка. Корабельный штурвал, перемотанный канатом, подтверждал близость к океану. Хоуи еще раз сказал, что не хочет потеть. Грабор неожиданно вспыхнул, встал с места, схватив рыхломордого за пиджак.
— Я цыган. Цыган. Где я возьму тебе русскую девку?! — он заорал, заглушая словесный гул и музыку. — Украсть, что ли? Кто ты такой вообще? Я не сутенер! Зачем тебе девка? Хочешь — покупай. Я торгую человеческими внутренностями. Хочешь продам женскую печень? Почку… Я не торгую бабами целиком.
Несколько крупных мужчин поднялись из-за столиков. Барменша с костлявым, как у стерлядки, носом приветливо улыбнулась Грабору.
