«Хоп-хе-хе!» — снова крякнул я, но, сразу же поясню, про себя. Я никогда не бормочу, не говорю вслух сам с собой, я не какой-нибудь храпун, который своей «музыкой» мешает спать другим. О нет! Йоханнес Либман умеет себя вести. Его можно брать с собой куда угодно. Хамелеон, так сказать. Если хотите встретить бормотушников либо крикунов, то ищите их в кафетерии Бад-Отеля.
А теперь совсем на другую тему: царские останки. Сам я там не был, но кажется, их можно осмотреть за полушку, кости, я хочу сказать, кости последнего царя и его семьи. Ужасающая драма… Их служанка, собачка и повар тоже были там, когда всю семью начали расстреливать в подвале; больше всего мне жалко почему-то служанку, собачку и повара.
Я видел похороны, печальный и торжественный момент захоронения. Я сидел дома, с позволения сказать, в своей комнате в Бад-Отеле, откуда открывается вид на море, и смотрел телевизор. Была пятница. На обед нам подали жареную камбалу. Только что заходил доктор. Пропустив рюмочку ликера, я смотрел горящими глазами на все эти далекие зимние картины и думал: там, в России, вершится исторический момент, а здесь жизнь течет себе, как ни в чем не бывало.
По морю ныряли лодочки; по пляжу прогуливался народ. Из-за этого контраста мне становилось все больше не по себе. Я смотрел то на траурную церемонию на телеэкране, чувствуя привкус рыбы во рту, то на отдыхающих на пляже, потом опять на гробы (которые под звон церковных колоколов вносили в храм на черных плечах), затем опять на пляж, на гробы, на пляж, на гробы, и так все быстрее. Голова у меня от этого стала совсем ватная, словно я с расстояния в две тысячи километров пытался проследить за ходом турнира по теннису.
Все всегда происходит в одно и то же время, но в разных местах, в этом-то, мне кажется, и беда, что одно с другим никогда не клеится. От этого я расстраиваюсь. Жизнь — одна большая трещина.
Стало холодать, здесь вообще, едва только солнце скроется за тучей, сразу пробирает сырость. Интересно, куда делась та дама с собачкой? Я посмотрел на часы на стене — уже два. Срочно пора куда-нибудь двигаться. Но куда? В каком направлении вести поиски? Когда в ноябре прошлого года меня поместили в этот роскошный курятник Бад-Отель, то уже на следующий день из своего кабинета на Зейлвег меня пришел навестить доктор Дюк.
— Красивый отсюда вид, — сказал он, разворачиваясь в сторону окна всем своим массивным корпусом, увенчанным маленькой головкой. — Мы бы с женой чего б ни сделали, даже на преступление бы пошли, только бы здесь очутиться.
«Что ж, — подумал я про себя, — вперед, ребята, доставайте свои ножи, ружья и капсулы с ядом!» Мне вспомнилась цитата из Слауэрхофа,[4]и я прочел наизусть целиком то самое знаменитое его стихотворение. Разумеется, про себя, потому что бормотать стихи вслух — это не для меня, да и, кроме того, мне известно, что у большинства докторов на поэзию аллергия. От нее они моментально покрываются сыпью. «Хоп-хе-хе!».
Так раньше всегда выкрикивал мой отец, старик Йохан Либманн, с двумя «н» на конце, после войны он ушел в дальнее плаванье, но через три года все равно угодил за решетку, в ту самую тюрягу под куполом в Хаарлеме, и все потому, что однажды поставил не на ту лошадь. Да уж, кто-кто, а я повидал закат семейств!
3
Кстати, раз уж речь зашла про кольца в сосках, то я вам про это еще не такое могу рассказать. Ведь жребий брошен, рубикон перейден, как там еще писатели пишут в книжках, одним словом, я решил последовать совету моей старой матушки Герды Либманн, урожденной Хейзинга, которая в эту самую минуту как ходячее растение заживо погребена в доме для престарелых в Хеемстеде.
«Нет худа без добра», — любила повторять она. Мудрая женщина! Если ты родом из Хаарлема, то жить в 3* немного стыдно. Здешний народ настроен на антисемитский лад, каждый прячет за спиной наготове руку, чтобы при случае вскинуть ее и прокричать «хайль». Но зато здесь у меня, согласно предписанию врачей, в двух шагах пляж и море, и к тому же масса времени для прогулок. Чтобы привести в норму свой организм, я взял за правило ежедневный трехчасовой моцион и вдобавок выработал известный ритм: в начале часок гулял неспеша, затем следующий час маршировал бодрым спортивным шагом и наконец в течение последнего часа устраивал себе коктейль из первых двух, так сказать, вперемежку, всего по чуть-чуть.
Слава Богу, в этом году выдался неудачный сезон, и даже в июле пляж был целиком в моем распоряжении. Иногда я задерживался в центре поселка, чтобы выпить чашку кофе, и тогда мне приходилось выслушивать жалобные песни хозяина кафе; пощипывая бахрому персидской скатерки, он вздыхал, что, дескать, жаль маловато туристов, «немчиков». Хм! И как у этих людей язык поворачивается? После войны здесь камня на камне не осталось, ничего кроме бесплодного песка дюн, все выжгли, взорвали. Как можно скучать по молодчику, который каждый вечер приходит избивать твою собственную мать?
Сезон не задался, но по мне-то это было как раз замечательно. Я не только придерживался всегда одного и того же ритма, но и носил всегда один и тот же костюм — летний из тонкой ткани цвета шкурки ящерицы, в нем я ходил вплоть до августа, до тех пор, пока в нем не становилось вдруг слишком жарко. Во всем следует уважать традиции. Природа консервативна, но супружеские измены способствуют переходу на более высокий биологический уровень. До чего же скабрезный автор, этот Дарвин! У кромки воды я засучил штанины, снял с себя носки и сандалии и сунул все это в фирменный пакет универмага «Спар». Лицо на солнце, ноги в холоде, прямо сказка!
Все складывалось славненько. Время от времени я старался принять вид чиновника, спешащего в свой офис, это выглядело несколько неправдоподобно — представьте меня шлепающим по кромке воды с засученными штанинами и с пластиковым пакетом «Спар» в руке, но понять меня нетрудно: я уже лет тридцать не был на пляже (у моей жены солнце вызывало аллергию; мы каждый год ездили на три недели в арденнские леса и один раз — на озеро Лох-Несс).
И вот так я прогуливался августовским днем по тихому пляжу, мурлыча себе под нос песенку, как вдруг из моря появляется атлетического вида тип — эдакий мокрый Адонис с серебряным кольцом в члене. Штука, продетая в его орган насквозь, была размером с кольцо для штор.
С чувством омерзения я отвернулся, и в ту же минуту узрел девушку или, возможно, женщину; при виде божественного видения я зашатался и, чтобы не упасть, попытался ухватиться за мираж: двойник шаткого зонтика от солнца, установленного в сотне метров отсюда. «Янтье, — внушительно сказал я сам себе, — уноси ноги покуда цел». Но ноги меня не слушались. Мои глаза были прикованы к существу, загоравшему на желтом полотенце с широко раскинутыми ногами. Женственный бугорок на ее теле был гладко выбрит на манер мужской щеки, посредине что-то поблескивало — золотое колечко с жемчужинкой.
Сумка в моих руках вдруг налилась свинцом и упала на песок. Я просто не мог отвести глаз, при том что со стороны это, наверное, выглядело неприличным. И тут этот тип с кольцом для штор в члене рассвирепел.
