1
Вот сейчас, еще один миг, и все произойдет. Вращающееся зеркало с уродливыми серебряными стаканчиками по краям; кривая ухмылка толстой цыганки, позвякивающей монетами и слизывающей с усов размазанную губную помаду — такой мне рисуется жизнь.
Вы ведь понимаете, о чем я? Гульдены, франки, рубли (кто бы мог подумать, что мне, Йоханнесу Либману, однажды придется вести речь про рубли?) Швыряешь монетку в щель, и, откуда ни возьмись, выскакивает механическая рука. Выброшенные зря деньги, разумеется, ведь я никогда ничего не выиграл. Ни кубика для настольной игры, ни простой точилки. Ничего. Я ненавижу ярмарки, был на них за всю свою взрослую жизнь раза три, не больше. Когда еще были живы моя жена и Мира. А сейчас я повторил это слово уже — дайте сосчитать — семь раз. Странное занятие, это писательство!
Только что ко мне сюда, в 961-й номер постучали, четырьмя костяшками пальцев, и я подумал, ну вот, это опять одна из них… Нет, для девиц еще слишком рано: сейчас на улице отполированный, залитым жемчужно-серым светом осенним день, и в нем гудит разноликая толпа, дребезжат трамваи, шуршат по мокрой мостовой автомобили.
— Кто там? — хрипло спросил я по-немецки, ведь моя бабушка с отцовской стороны родом из Кельна в ту пору, когда я еще работал, мне это здорово помогало.
— Кто там? — крикнул я вторично, когда все звуки за дверью почему-то вдруг разом стихли.
Потом затренькал телефон, этакая смешная вещица — подобного оттенка красного мне в жизни видеть не приходилось (до того, как я попал сюда, разумеется).
— Господин Либман, — я сейчас же узнал мелодичный голос дежурной по этажу. — Сколько вы еще планируете у нас пробыть?
Хороший вопрос! Сколько я планирую здесь пробыть?
— Господин Либман?
Я ведь уже говорил: неопределенное время. Я же не мальчишка какой, я ведь в конце концов гость? Но, судя по всему, они здесь в этой стране, в этом городе, наконец, в этой гостинице рассуждают иначе. Как платежеспособному туристу вам здесь не дают покою. Я не говорю уже про ночной стук в дверь, про то, каким странным взглядом провожают вас портье и уборщицы. Они, кстати, начинают узнавать меня в лицо, и я их тоже.
— Неопределенное время, — ответил я на том языке, на котором моя милая матушка не советовала мне говорить дома.
Впрочем, Германия — это важнейший торговый партнер моего народа, этого племени болотных крыс, и знание языка Ницше мне здорово помогло. «Ueber allen Gipfeln ist Ruh!»[1]Это ведь, кстати, еще Гете сказал.
«Хорошо, — продолжала она, — тогда к вам скоро придут чинить кран в ванной. Может быть, вы на часок выйдете прогуляться? Вы ведь уже давно сидите взаперти. Почему бы вам не пойти осмотреть красивый город?»
И она снова начала про Летний сад, про Зимний дворец и крепость. И чего так беспокоится эта особа? То есть я хочу сказать — не сидели же мы с ней в школе за одной партой? Этого и быть не могло, для этого она слишком молода. Ее зовут Ира с чем-то типа «…овна» на конце. Я думаю, ей нет еще и сорока. Ведь если тебе самому пятьдесят три, сорок лет — вполне нормальный возраст, впрочем, речь сейчас не об этом. Для человека, выдающего ключи в обмен на карточку и наоборот, она достаточно хорошо говорит по-немецки, даже необыкновенно хорошо.
М-да, на чем там я остановился: отличная комната, этот самый номер 961. Угловой, на шестом этаже, с видом на вход в метро (этакое смешное круглое зданьице со шпилем на куполе), на вокзал и на начало Невского проспекта. Невский проспект — это просто невероятно — Невский проспект! Честно говоря, я сам так считал две недели назад. Или уже три недели прошло? На моем будильнике сломалась дата. Я мог бы купить новый, твердой валюты хватает, но мне это, слава Богу, ни к чему.
— Как хотите, — пробормотал я по-немецки.
Эту оговорку я делаю в последний раз. Я не говорю по-русски, за исключением одной лишь фразы «Ja nе panedelnik», что означает «Я не понимаю». Я не панедельник!
— Master зайдет минут через пятнадцать.
Я быстро оделся и начал продвижение в сторону лифта. Сто шестьдесят четыре шага по темным, скрипящим, как старый комод, коридорам отделяли мой номер от лифта. Лучше даже не думать о том, что будет, если вдруг начнется пожар. Тогда придется намочить простыни, одну и вторую, связать их вместе и выбросить за окно с идиотскими криками — но спуститься удастся в лучшем случае до четвертого этажа.
Нет, запрещаю себе об этом думать. Я поговорил немного с портье, потерявшим два пальца на руке (средний и большой) весной сорок пятого на подходе к Берлину. Он рассказал, что как раз на этом пальце он носил обручальное кольцо. Услышав это, я чуть не свалился. Он думает, что я фриц, но какая-то странная логика заставляет его обращаться со мной с величайшим почтением.
— Gute Frauen! — всякий раз при виде меня провозглашает он с улыбкой до ушей. — Viel Fleisch, fleischig![2]
Итак, я вышел на улицу, надев темные очки, в своем осеннем плаще, который я обычно до половины пуговиц не застегиваю, если на улице не слишком холодно. Моросил мелкий дождик. Вот какой, оказывается, он, этот мир, подумал я, Санкт-Петербург, Невский проспект, осень 1998 года. «До 2000 осталось 4** дней», — прочитал я по-английски на электронном панно на стене одного из домов, — эта страна уже давно не такая отсталая. Я вспомнил, как десятилетним мальчишкой гостил у дяди и тети в Велюве и однажды бессонной ночью попытался представить себе следующий век. Боже мой, каким далеким он казался! «А теперь тебе, Янтье, самому за пятьдесят» (дома меня всегда ласково звали Янтье, а не Йоханнес, так обращались ко мне все, кроме моей жены, звавшей меня Эдвардом). Осталось чуть больше года, а что значит в этой жизни год? В моих обстоятельствах очень много, но сейчас речь не об этом. Я дошел до канала, на котором высится та самая православная церковь, нагромождение блестящих от дождя куполов и башенок цвета леденцов. Говорят, что на этом месте когда-то был убит царь, так сказать, разорван на куски народным гневом, но, скорей всего, это просто легенда. Чего только не придумают для забавы туристов! Верите ли вы, например, в Лох-Несское чудовище? Мы совершили поездку на это озеро с женой, по случаю двадцатилетия нашей свадьбы. Путевку нам подарили сослуживцы. По пути туда и обратно мы оба страдали морской болезнью, сильно простыли, три дня ели разную гадость и абсолютно ничего не увидели. Одну лишь зеркальную гладь озера. Что я и говорил, все это басни!
