Я, конечно, согласился.
– Разумеется, никто не станет отрицать, что за последние несколько сотен лет мир продвинулся вперед, – сказал он. – Но вот что меня волнует: в правильном ли направлении он продвинулся?
Я был рад, что на сей раз он не ждет от меня ответа.
Одним жарким утром я готовил себе кофе и вдруг услышал громкий вой сирены. К двери моего соседа подъехала «скорая помощь». Через некоторое время я увидел, что его вывозят на каталке.
Как только «скорая» уехала, я подошел к соседской двери и нажал на кнопку старого медного звонка. Мне открыла похожая на монашку женщина средних лет с загорелым круглым лицом. Я раза два или три видел ее раньше на улице.
– Все ли в порядке? – спросил я. – Могу я чем-то помочь?
– Профессору стало нехорошо, и его забрали в больницу, – сказала она. – Такое случалось и раньше, но на этот раздела плохи.
– Мне очень жаль, – сказал я. – Кстати, я ваш сосед.
– Да, он о вас говорил, – сказала она.
– Я домработница из агентства. Убираю дом и иногда готовлю. Это просто счастье, что я была здесь, когда ему стало плохо.
Больше сказать было нечего, и я собрался уходить.
– Он просил вам передать, – сказала она. – Он надеется, что вы навестите его в больнице.
– Правда? – я удивился: мы же были знакомы совсем недолго.
Она заверила меня, что он так и сказал.
– Он в Клинической больнице Камберлоо, – сказала она.
– Тогда я, возможно, как-нибудь зайду, – сказал я. На самом деле я не собирался.
4
А теперь о сути происходящего: спустя три дня, как Томаса Вандерлиндена увезли, мне случилось проезжать по Риджент-стрит мимо Клинической больницы Камберлоо, и я решил – без всякой причины – навестить его.
Я нашел его в одной из маленьких частных палат. Он был подключен к разнообразным аппаратам, и на нем была кислородная маска. Он повернул голову, услышав, как я открыл дверь, и снял с себя маску, словно аквалангист, только что вылезший из воды.
– Как любезно с вашей стороны, что вы пришли, – сказал он.
Его голос был довольно сильным, но я видел, что он действительно очень болен. Его лицо, и без того тонкое, вытянулось еще больше; и хотя глаза оставались еще достаточно живыми, они приобрели некое выражение – такое, мне кажется, бывает у человека, увидевшего тень смерти.
– Как вы? – спросил я.
– Хорошо, хорошо, – сказал он. – Очень мило, что вы зашли ко мне. Я знаю, что вы наверняка заняты. – К этому времени он уже знал, что я бьюсь над романом.
Рядом с ним на стене висел деревянный крест, потому что эта больница когда-то принадлежала одной религиозной организации. Он заметил, что я покосился на этот крест.
– Не могу заставить себя не смотреть на него, когда здесь лежу, – сказал он. – Знаю, что он должен меня морально поддерживать, но он скорее напоминает воздушного змея, который вот-вот взлетит.
Так я впервые услышал от него такое, что, я уверен, должно было означать шутку.
Я обратил внимание, что на тумбочке рядом с его кроватью не было ни цветов, ни открыток.
– А у вас есть семья? – спросил я совершенно невинно, просто начиная разговор.
Он не моргнул, но возникло такое ощущение, будто опустилось дополнительное веко, как у ящериц.
И я заподозрил, что я – его единственный посетитель.
В тот день и во время моих следующих визитов – а я ходил туда ровно семь раз – Томас Вандерлинден упомянул о своей болезни только однажды, и то исключительно ради иллюстрации лингвистического наблюдения.
– Целители XVI века назвали бы мою болезнь «сжатием жил», – как-то сказал он. – Подобные цветистые фразы не менее практичны, чем формальный язык, который используют современные специалисты. Потому что язык любого типа всегда сильно ограничен. «Слова есть тени вещей; а тени никогда не показывают свет». – Он сказал это так, будто процитировал всем известную, не вызывающую сомнений истину.
Конечно, я никогда ее не слышал.
В конце моих визитов, которые обычно длились часа три, профессор часто выглядел утомленным, потому что почти все время говорил он. Но за ночь немного восстанавливал свои силы, и его глаза вновь сияли, когда он приветствовал меня на следующий день.
Однажды, едва я пришел, его осматривал лечащий врач, высокий лысеющий человек по фамилии Родинсон (забавно, что у него было три крупные родинки на правой щеке). Он покачал головой, увидев, что пациент оживился.
– Вы же знаете, профессор Вандерлинден, – сказал он, – вы должны отдыхать, не изматывайте себя.
Я удалился в коридор, пока Родинсон заканчивал осмотр. Когда он вышел, я спросил, не лучше ли мне будет сократить время моих посещений.
– Нет-нет, – сказал доктор, – профессор прекрасно знает: я говорю то, что надлежит говорить врачу. Пусть беседует, сколько ему хочется. Это уже никак не повлияет на его состояние.
Слова доктора звучали довольно безнадежно, и Томас Вандерлинден, должно быть, заметил, что мне было как-то неловко, когда я вернулся в палату и сел рядом с его кроватью.
– В молодости, – сказал он, слегка улыбнувшись, – я привык считать смерть чем-то экзотическим и далеким. А теперь она уже кажется мне прирученной, как домашнее животное. Я вполне готов к ней.
Я понимал – он это говорит, чтобы ободрить меня. Все мои визиты он, казалось, больше заботился о том, чтобы гостю не было скучно, нежели о своем здоровье.
5
Как я уже замечал, одна из причин моей готовности каждый день проводить в больнице по много часов была следующей: я с радостью отвлекался от собственной работы. Писать роман совсем не так просто, как многие думают. Вытаскиваешь себя из постели каждое утро, съедаешь тост, пьешь кофе, идешь за письменный стол в готовности действовать. Но это лишь начало. Затем нужно заново собрать свой вымышленный мир и – что труднее всего по утрам – разбудить своих персонажей. Часто они даже более сонные, чем ты сам, и упрямые, как кошки. Иногда нарочно не напомнят, что делали накануне, или сменят имя, чтобы тебя запутать. И так далее. Да, все эти усилия порой очень раздражают.
И вдобавок роман, над которым я тогда работал, доставлял мне массу забот. Он назывался «Ковбой в килте» – о группе шотландских фермеров, которые в начале XIX века иммигрировали на Дикий Запад, чтобы разводить скот на ранчо. Они занимались всем, чем должны заниматься ковбои: собирали скотину в стада, сражались против диких апачей и команчей, устраивали погони и перестрелки и так далее. Я включил в роман типичный для вестерна сюжет о династических ссорах: умирает патриарх, и двое его сыновей, которые всегда друг друга ненавидели, борются за раздел земли. Обязательная любовная линия в сюжете тоже присутствовала: героиня восхищается старшим братом, но по-настоящему влюбляется в младшего.
