Тот прикусила губу, а потом кивнула:
— Он придумал новый стиль.
Дональд улыбнулся.
— Понимаешь, Тревор хочет, чтобы я вошел с ним в долю. Он собирается расширять дело. Получить лицензию и чтобы по выходным играл живой оркестр. А там… кто знает, может, мы прославимся?
Он посмотрел в ноты и подул в трубу, косясь на свое отражение в зеркале.
— Диззи был первым настоящим трубачом в стиле бибоп. Он был королем ритма!
Кролик добрался до содержимого мешочка; он успел разгрызть натуральную морскую губку Элейн. На дно ванны падали коричневые ошметки.
— Мне надо ехать, Тот. Такая возможность предоставляется раз в жизни.
— А мы едем с тобой? — Тот почесала у зверька за ушами.
Он покачал головой; кролик выплюнул коричневую массу на кафельную плитку.
— Ты привезешь мне оттуда подарок? — спросила девочка, вытирая сотворенное безобразие ватным шариком.
— Я что-нибудь тебе пришлю. Чего бы ты хотела?
— Еще один снежный шар. В Норлеане идет снег?
Дональд кивнул и поднес трубу к губам; по лицу медленно катились слезы, которые скапливались в уголках губ. Он сделал вдох — воздух заполнил легкие. Закрыл глаза, прижал язык к медной чашке. «Мертвая нота» поплыла по маленькой квадратной ванной, эхом отдаваясь от чистых стен, выложенных белой кафельной плиткой, и исчезла, едва начавшись.
Иногда чего-то бывает слишком много.
Например, стеклянных шариков.
У меня только дешевые — у них внутри как будто извиваются рыбки. Если я проигрываюсь в пух и прах и теряю все свои шарики, всегда можно докупить еще, после того как мне выдадут карманные деньги. У других детей бывают очень красивые шарики. Роскошные агаты. Они похожи на подарок от бабушки. Самые лучшие — с завитками синего и красного цвета; у тех, что похуже, — завитки лимонные и коричневые. И вот, если их проиграть, то их уже не вернешь. Их просто… больше нет.
Никогда не играйте в шарики с Майклом О'Фланнери. Он называет свои «шариками», но на самом деле это шарикоподшипники, которые приносит ему его папа с фабрики. Мои пластмассовые шарики их выдерживают, но агаты разбиваются вдребезги.
Скауты
Мама научила Дороти Томпсон многому. Мелочам: например, зеленые тени не сочетаются с синей тушью для ресниц, а черные колготки — со светлыми туфлями. Но Дороти узнала от нее и массу настоящих важных вещей. Первая настоящая важная вещь, которую она усвоила, — если тебе предоставляется шанс, за него надо хвататься обеими руками, даже если лак на ногтях еще не высох.
Когда Дороти два года назад закончила начальную школу в Бишопс-Крофт и перешла в среднюю школу в Тривертоне, она поняла, что ей представился исключительно замечательный шанс.
Она всю жизнь стеснялась своего адреса: тупик Стэнли, дом семнадцать. Тупик Стэнли находится на самом краю поселка, между мусорной свалкой и магазинчиками — газетным киоском, булочной, мясной лавкой и бакалеей. Его назвали в честь Стэнли Болдуина, премьер-министра Великобритании в двадцатых годах. Следующая улочка называлась авеню Дизраэли, за ней шла улица Черчилля, авеню Асквита, площадь Пила. И так далее. Улочки Бишопс-Крофт, застроенные кирпичными домиками, издавна назывались в честь премьер-министров; услышав ее адрес, все сразу понимали, что она — девочка из бедного муниципального квартала.
Перейдя в среднюю школу — она находилась далеко, километрах в пятнадцати от дома, через два поселка, — Дороти поняла, что началась новая жизнь. У нее появились новые друзья, новые учителя, новый автобус… и возможность обзавестись новым адресом. Дороти присмотрела для себя Кингз-роуд. Кингз-роуд находилась на другом конце их поселка Бишопс-Крофт. Там, за старинной церковью, построенной еще до Нормандского завоевания, стояли большие особняки в псевдотюдоровском стиле, с мощными балками и мелкорешетчатыми оконными переплетами. С Кингз-роуд не видно было поселковых магазинов. Она находилась километрах в четырех от дома Дороти в муниципальном жилом квартале. Отцы семейств, обитавших на Кингз-роуд, ездили на БМВ; их дети учились в частных школах, а матери по утрам пили кофе и каждое воскресенье украшали церковь цветами.
Дороти не упустила свой шанс и сказала подругам из новой школы, что живет на Кингз-роуд.
Когда впереди показался церковный шпиль, Дороти выхватила из ранца берет и напялила его на голову. На улице шел дождь; уже темнело. Ее соседка, которая всю дорогу перешучивалась с сидевшими сзади мальчишками, развернулась к ней.
— Ты на сто процентов уверена, что не сможешь на следующие выходные приехать к нам в Норфолк? — спросила она.
Дороти надела ранец на одно плечо.
— Нет, мама не разрешает мне ночевать у подруг. Извини, Джен.
— Жалко. Мы будем кататься верхом, а папа пригласил оркестр… Какие у тебя противные родители!
Автобус свернул к церкви. Дороти кивнула. Она представила, какой будет ужас — появиться на великосветской вечеринке в Норфолке без костюма для верховой езды и модного платья, в которое переодеваются к ужину.
— И к себе ты тоже никого не приглашаешь… — продолжала Джен.
— Потому что у меня мама парализованная. Она передвигается в инвалидной коляске. Мама не любит, когда к нам приходят гости, я тебе уже говорила.
— Да, я помню. И все равно… Представляю, какой это ужас!
— Что — ужас?
— Сломать шею во время исполнения стриптиза. А она правда ездила на гастроли с Томом Джонсом? С серебряной клеткой и всяким таким?
— Ага. Мы не любим об этом вспоминать.
Автобус остановился.
— Пока, Джен! Всем пока!
Церковь была освещена изнутри; угловатые фигуры святых, отливающие синим и золотым, устремились к небесам. Оказываясь перед поселковой церковью, Дороти всегда чувствовала себя немного виноватой за свою ложь. Поэтому она отвернулась от святых, сунула руки в карманы фиолетового школьного блейзера и зашагала домой. Ей предстояло пройти больше трех километров.
Лилли О'Фланнери говорит, что лгуны будут гореть в аду. Лилли так говорит, потому что она католичка. Томпсоны — прихожане англиканской церкви, где ложь не считается таким уж страшным грехом. И вообще, Дороти нравилось думать, будто она не совсем лжет, а просто фантазирует, придумывает новую реальность. Своим одноклассникам из Тривертона она говорила, что ее отец — музыкант, а мать когда-то была танцовщицей. И то и другое почти правда. Отец каждое воскресенье играет в пабе на трубе, а мама как-то ходила на кастинг в одно известное телешоу. Правда, ее туда не взяли. Она ростом не вышла. О Тот Дороти предпочитала вообще умалчивать. Надоедливая младшая сестренка, которая к тому же больна эпилепсией, — не повод для того, чтобы хвастаться.
На окраинах поселка зажглись уличные фонари. Из окон, с крылечек обступивших улицу больших домов лился свет. А здорово, наверное, разъезжать по всей округе в шикарной модной машине и покупать платья в бутике рядом с лавкой, где торгуют рыбой и жареной картошкой, — наряды там стоят больше десяти фунтов. Еще Дороти хотелось завести крошечную собачку — из тех, которые умещаются в дамской сумочке. Они модные и страшно дорогие.
