Например, вон той парочкой. Они держатся за руки. Он не особенно красив и явно моложе ее. Лет на десять. У нее привлекательная, оригинальная внешность. Искусный макияж. Он перекинул куртку через плечо и что-то рассказывает без умолку – наверное, про свой карьерный рост. Она же хоть и смотрит на него, но не очень-то слушает. Улыбается тому, что все так хорошо, идет с ним рядом, глядя в лицо и пропуская мимо ушей все, что он говорит. Улыбка счастливая и размягченно-усталая, как будто женщина не вполне уверена, как будто убеждает себя ловить удачу – почему бы и нет, ведь жизнь ее не слишком баловала. Не упусти момент – так и рвется с ее губ, но опыт говорит обратное: зудят старые раны. Ей вспоминаются стихи, которые учили в школе: «Жизнь течет лениво как надежда вдруг нетерпелива».[4]
А можно стать вон тем старым господином, что жмурится на солнышке. Видно, его щекочет чувство пьянящей легкости, которое всегда навевает теплая погода. Ему хотелось бы идти летящим, под стать такому настроению, шагом, но, хоть он и обут в кроссовки с толстыми подошвами, ноги и спина не слушаются, плохо гнутся. Не так легко стряхнуть бремя лет и жить сегодняшним днем.
Куда лучше сочетается с этим праздником света обступившая скамейку стайка старшеклассниц. Школьная экскурсия в Париж. Трое сидят. Рядом, скрестив руки на груди, стоит молодой учитель, в рубашке с короткими рукавами. Разговор, вернее всего, идет о серьезных вещах, может, о выпускных экзаменах. Но суть не в этом. Одна из школьниц прислонилась к дереву. Она тоже участвует в беседе – большие пальцы просунуты в петли на поясе джинсов, так что подчеркнуты, как будто невзначай, чуть округлившиеся бедра. У других не столь откровенные позы, но каждая нет-нет да скосится на выступающую под белыми, розовыми и бирюзовыми блузками грудь. Учитель не смотрит, но прекрасно понимает, что подоплека момента – именно эти полунамеки, а не приличный дружеский тон удавшегося пикника.
Немного подальше к стене придвинуты сварганенные из чего придется пустые лежаки с похожими на ракушки бугорками одеял. Самих бомжей не видно. Наверное, они где-нибудь неподалеку, но как-то странно думать, что они вот так, без опаски, оставляют весь свой убогий скарб, на который никто не польстится. Ночь, кажется, была холодная. У них нет экзаменов, зато каждый день – испытание.
Множество разных судеб тесно соседствуют друг с другом, множество историй соприкасаются, не пересекаясь друг с другом. И странно! Из них, смешанных с шумом уличного движения, могла бы получиться жуткая какофония, но все наоборот. Когда смотришь вот так, со стороны, целиком растворившись во взгляде, на все эти сценки – забавные, жестокие, трагические и чаще всего с примесью грусти, – то проникаешься некой гармонией.
Кусочки пазла встают на свои места. Разве это только игра солнечных лучей, пронизывающих листву? Там, вместе с золотыми пылинками, танцуют частички печали, надежды, таланта. И места на этом спектакле бесплатные. Врастаешь в грамматику улицы. Глагол обозначает действие. Но есть еще глаголы состояния. Без дополнений и без устремлений. Быть, казаться, становиться. В них цепенеешь. Ящеркой на камне.
Весь пляж в одной песчинке
Прибрежная дорога. По краю местные власти позаботились сделать низенькую, в полметра, не больше, насыпь. С моря, с подветренной стороны, ее постепенно занесло песком. Стоишь и смотришь, как на горизонте, между привычными островами, скользит по маслянистой глади красное пятно – мирно пыхтит рыболовецкий катер. Стараешься заглянуть как можно дальше. Когда же опускаешь голову, взгляд, поначалу безразличный, падает на песчаный пригорочек вдоль насыпи. В утренних лучах контрастно различаются тени и матовые, как ленты из шелка-сырца, освещенные участки, сглаженные, плавные, без острых гребешков извивы. Уходящей в бесконечность многоярусной бахромой расчерчивают склон бороздки света. В самом низу, где амплитуда волн побольше, образовались канавки, в рыхлом, со слюдяными блестками песке угадываются провалы. Кажется, солнце уже успело все тут опалить и облить безжалостным белесым жаром.
Похоже на сделанные с самолета или воздушного шара панорамные фотографии пустыни из альбома, где собраны виды планеты с птичьего полета. Листаешь страницы и не можешь надивиться: какие огромные миры, какая скрытая гармония выявляется, если подняться высоко над землей, оторваться от житейской беготни, – прекрасное видно на расстоянии. Но в то утро, остановившись на прибрежной дороге, ты увидал всю эту красоту, а все потому, что тебе наскучило следить за красным катером, курсирующим по обычному маршруту – от мыса Эрки до пристани Дауэ. Да, целая Сахара развернулась у твоих ног. Здесь уместилось все величие мира.
Полюбить Турин
Никто не говорил, что это так уж плохо. Только: «А! Ты едешь в Турин!» – с пренебрежительным оттенком в голосе. Но как красноречива эта недоговоренность. Турин – не настоящая Италия. В этой стране полно прекрасных городов, Турин же – фу, какая скукотища! Сразу представляются промышленные махины, да и потом, уж очень это близко от границы. И в то же время искушает мысль: вдруг все окажется гораздо лучше, вот бы сломать эти шаблоны.
Приятная неожиданность. Принуждать себя не пришлось. Кто бы мог подумать, что в Турине такие красивые, просторные площади! Здесь нет, конечно, ошеломляюще роскошных дворцов, зато на удивленье вольно дышится в этот погожий день начала октября. В кафе выбираешь местечко на воздухе, хотя и знаешь: чуть начнет вечереть – и сразу похолодает. С пьяцца Кастелло попадаешь в Галерею Субальпина и проникаешься обаянием этого старинного пассажа под стеклянной крышей, с высокими окнами в каком-то нордическом или славянском духе.
С раннего утра город наполняется шумом, все спешат по делам. Но даже против людского потока легко лавировать и бродить себе беспечным гулякой. Идешь вдоль аркады с прилавками букинистов, готовыми рухнуть под грудами книг, – какой контраст с империей «Фиат»! Спускаешься к реке По. На западе виднеются вершины альпийских гор. А впереди холмы с разбросанными там и тут замками знатных семей. Вот и река. Вдоль берегов цепочка гребных клубов – английский вид с примесью итальянского лоска.
Словом, причин для восторга и умиления предостаточно, но главная связана как раз с общим предубеждением – в этом самая острота удовольствия. Полюбить то, что не оценили и презрели другие. Находить что-то удивительное для одного себя гораздо слаще, чем ниспровергать идолы. Конечно, я не Лиотар, который скупал все экземпляры «Племянника Рамо», чтобы они не попали в плохие руки, однако не отношусь и к тем, кто читает только то, что читают все. Приятно довериться себе. И полюбить Турин.
Площадь Сан-Поло
Лето, кино под открытым небом на площади Сан-Поло в Венеции. Это большая площадь, но не в самом центре, туристов туда не водят. Фильм давно начался. Ты застал середину. Что ж, и в сторонке на скамейке посидеть тоже неплохо. Кусок экрана, поверх загородки, виден и отсюда. Слышен саундтрек, видна половина лица Мастроянни крупным планом. Показывают «Восемь с половиной». Вот так – июль, Италия, поздний вечер. Изображения почти не видно, и слов не разобрать. Но слушаешь музыку итальянского языка, который словно создан для кино, для терпких дуэтов мужчины и женщины. Звук запущен на полную мощь. Еще открыт киоск с мороженым. Берешь себе порцию кофейного льда и снова садишься на лавку. Как странно. Ты забрел сюда невзначай, но есть что-то значительное в этом случайном эпизоде. «Восемь с половиной» ты помнишь довольно смутно, но все-таки достаточно, чтобы из нескольких лоскутных картинок, певучих по звучанию и отчаянных по смыслу фраз сложилось некое действо, которое причудливо сочетается со вкусом кофейного льда.
