Я чувствовал тревогу, мне было не по себе, словно в кровь мою проникла зараза. Адвоката дьявола презирают или боятся, это отняло у меня все силы еще прежде, чем кардинал Коцио заметил перед собранием курии, что я выгляжу изможденным. Но у адвоката дьявола есть некоторые обязанности, которые я должен и намерен выполнять. Начинаю думать, не цепляюсь ли я за свои обязанности, как тот утопающий, что хватается за соломинку.
Простые люди считают, что адвокат дьявола должен быть не столько умным, сколько мудрым, умеющим заглянуть в душу и разум, не важно, как сильно они затуманены. Но я обнаружил, что многого не понимаю и не пойму никогда. К примеру, почему необъяснимые события часто сопровождает необычная погода? Я не имею в виду лягушачьи дожди, зеленые языки пламени или черный снег, о которых шепчутся эти древние ротозеи-неудачники, алхимики. Я говорю о погоде достаточно странной в ином смысле. Погода, видите ли, это своего рода музыка, что сопровождает все наши действия, все наши удачи, поражения, невыразимые мечты и бесконечные тайные страсти.
Все наше земное пребывание сопровождает постоянная песнь погоды — тоскливое контральто ветра, текучие гаммы дождя, напевный шепот летящего к земле снега.
Я прилагаю все усилия, чтобы припомнить историю, которая зародилась во мгле, в ней же некоторое время развивалась, а затем завершилась. Если память меня не подводит, изредка пробивалось солнце. А ближе к концу выдалось несколько ясных солнечных дней — резким контрастом мрачным событиям того времени. Поймите, я стараюсь изложить все правдиво, как запомнил, но задача эта сложнее, чем кто-либо способен вообразить. Беда не в скудости или избирательности моей памяти, а в тумане, что окутал нас, окутал меня, и не только проник сквозь одежду и под кожу, но заполнил самый мой рассудок, искажая ведение и воспоминания.
Генерал ордена иезуитов направил меня в Кремону в качестве адвоката дьявола, грозы праведников, очернителя святости, защитника демонов.
О, я нашел там святость, живую и лучезарную подобно самой возвышенной музыке. Нашел и грех — смрад, что до сих пор меня преследует, заставляя зажимать ноздри, а также закрывать глаза, уши и, что самое главное, терзает мое сердце.
Отче, прости меня, ибо я согрешил, мы согрешили, они согрешили. Может статься, даже их преосвященства кардиналы, да простят мне мою дерзость, тоже согрешили.
И в то же время все там было пронизано святостью, изливающейся словно музыка, что извечно одаряет тишину своей благодатью и благословляет ее.
Мой рассказ касается глубоко сокрытых истин, которые могут вырваться наружу без предупреждения, серым весенним утром, когда поля пропитаны туманом.
Именно в такое утро я прибыл в город Кремону. Около двух недель в дребезжащей карете, почти триста миль по древней римской Фламиниевой дороге до пересечения с Эмилиевой дорогой в Римини, а оттуда в Болонью. После чудесной ночи в этом славном городе мы двинулись дальше в Пьяченцу на реке По, оттуда по Постумиевой дороге наконец прибыли в Кремону.
Роль адвоката дьявола нелегка. Уже само название несколько пугает. Однако я верил, что мои обязанности важны, и был намерен добросовестно их выполнить, как и в двенадцати предыдущих случаях. Я относился к ним со всей серьезностью. Адвокат дьявола — церковный специалист по каноническому праву, назначаемый главой ордена иезуитов. Официально моя должность называлась по-латыни — Promotor Fidei («укрепитель веры»), Promotor Fidei обычно зовется адвокатом дьявола, поскольку его задача — выискивать нравственные изъяны в любом кандидате в святые.
Прежде мне всякий раз удавалось отыскать пороки в предложенном на роль святого. Во Флоренции предполагаемый святой оказался убийцей. Убийство было совершено искусно и осторожно, с помощью яда, но тем не менее это было убийством. В другом случае, в деревне в окрестностях Палермо, я выяснил, что кандидат в святые был содомитом. В Неаполе — вором. В Венеции один претендент на святость использовал в качестве личного борделя женский монастырь — чего еще ждать в этом пристанище похоти и разврата? Но прошу вас понять, не к похоти питаю я истинное презрение, а к фарисейству. (Простите за прямоту, но я привык говорить неприятную правду. Издержки моей деятельности.)
Еще по одному делу я ездил в Арль, во Францию, и разоблачил там еретика. Возможно, святого, но в каком-то ином раю. В Испании, в городе Памплоне, я сорвал маску со священника, предававшегося скотоложству. В самом последнем деле мною был обнаружен лжец. Обычный лжец, но лгал он так, что все население Бриндизи было уверено в его святости. Впрочем, мне не пришлось копать слишком глубоко, чтобы обнаружить искусную ложь. Да, через восемьдесят лет после его смерти было ясно, что он написал ряд рукописей с единственной целью — попасть в число святых. Я четыре месяца провел в этом мрачном городке, разыскивая правду, но в итоге, разумеется, нашел ее.
В каждом случае у грешника находился заступник. Обычно кардинал или епископ из округи или города, откуда был родом сам кандидат, предлагает причислить человека к лику святых. Ходатаи ссылались на поступки, исполненные благочестия и невероятной щедрости, а также на чудеса, описывали покаянные самоистязания столь жестокие, что они заставили бы побледнеть брадобрея, отворяющего кровь. Все свидетельства были разумны, завораживали и все без исключения основывались на иллюзиях, истерии, преувеличениях и обычной лжи. Ни один из двенадцати не был святым, несмотря на вопли верующих из их городов и деревень, несмотря на протесты кардиналов и архиепископов.
Я, видите ли, не отвечаю ни перед кем, кроме Бога, Церкви и ордена иезуитов. И, если нужно, перед дьяволом.
В каждом случае решение принимал я. Я принимал ответственность на себя, играл приспешника Сатаны. В каждом случае именно резкость моего доклада коллегии срывала причисление к лику святых. Однако я не циник. На самом деле я пребываю в убеждении, что цинизм — великий грех нашего времени. Но я привержен Правде, как пес, вцепившийся в кость. Правда и ничего кроме правды.
Я верил, что мое призвание — найти великого святого. Готов признать, в этом можно усмотреть намек на безумие. Доказано, что истинные святые нередко балансировали на грани безумия. Если мне суждено распознать такого рода безумие, я должен сам испытать его, почувствовать его сердцем, чтобы лучше различить его признаки при встрече. Мог ли я ждать, что оно явится под маской столь беспощадной и опасной красоты?
Как уже было сказано, проведя всю ночь в пути, я прибыл в Кремону на рассвете. Глупец-возница заблудился и не мог найти по дороге постоялый двор. Мы продолжали путь, иногда останавливаясь и давая передышку лошадям. К тому времени серая пелена тумана повисла над городскими предместьями, и когда мы въехали в город, она скользила вдоль улиц, подобно призраку.
Казалось, в тумане все звуки усиливаются. Стук кареты и конских копыт отражался от окружавших площадь стен, пока мы с грохотом двигались по булыжной мостовой. Я вышел из кареты и обернулся, чтобы закрыть дверь. Огромные башенные часы отражались в ее блестящей черным лаком дверце. Мне чудилось, что на меня кто-то смотрит.
