Стараясь не думать об этом, Тура сложила в стопку последнюю рубашку и отмотала довольно большой кусок коричневой оберточной бумаги.
Она знала, что тот, кого она ждет, придет вовремя. Ровно через десять минут он откроет дверь, снимет фирменную фуражку и подойдет к ней, к прилавку, спросит, как она поживает, много ли у нее дел и довольна ли она своей работой в прачечной. Эти вопросы он задавал каждый раз.
Когда она заворачивала рубашки, бумага порвалась, аккуратная стопка покосилась, и одна рубашка упала на пол. Только бы не испачкалась! Тура подняла и внимательно осмотрела ее. Нет, вроде чистая. Вздохнув с облегчением, она положила рубашку обратно в стопку и оторвала новый кусок бумаги, на всякий случай сложив его вдвое. На этот раз вышло лучше. Тура сделала из веревки петлю и завязала прочный узел, чтобы сверток было удобнее нести.
Он приходил каждую третью неделю, чтобы сдать грязные рубашки и забрать чистые. И с каждым разом задерживался все дольше, все дольше стоял, опершись о край прилавка. Он задавал всевозможные вопросы, словно давно ни с кем не разговаривал. Наверное, так оно и было, ведь он жил один на своем острове.
Может, он искал человеческого общения просто от одиночества? Но нет, Тура чувствовала здесь что-то другое, что-то, имевшее отношение только к ней. Но он же не мог не заметить ее обручального кольца? Она всегда демонстративно опускала левую руку на прилавок, чтобы было видно кольцо.
Правда, сегодня утром она зачем-то надела блузку с кружевным воротником — раньше она никогда не надевала ее на работу. Ей было немного стыдно. Ведет себя, как молодая девчонка!
Тура взяла карандаш и красивым почерком подписала сверток: «К. Нурдстен». Это было лишнее, ведь она сама передаст ему рубашки, но так их отношения пока еще останутся деловыми.
Тура выглянула в окно и увидела, как по улице проехал молодой человек на велосипеде. На раме он вез девушку. Неужели это… нет, не может быть. Тура лишь мельком увидела полосатую рубашку и толстые, светлые косички. Мало ли, это может быть кто угодно.
Колокола на церкви пробили три.
Зазвенел дверной колокольчик, и на полу, в образовавшемся от открытой двери сквозняке, закружились песчинки. В дверях стоял он, смотритель маяка Карл Нурдстен, в темно-синем кителе с блестящими пуговицами.
Гётеборг, 5 мая 1917 года
Что-то должно случиться. Я не знаю, что именно, но я отчетливо чувствую это. Сегодня утром я видела, как мама, собираясь на работу, надела свою лучшую блузку с кружевным воротником. Самую нарядную — и все ради того, чтобы простоять целый день в жаркой прачечной! А ведь она всегда так аккуратно обращается и со своей, и с нашей одеждой, и всегда просит нас носить вещи бережно. А на днях, готовя ужин, она напевала — такого с ней еще никогда не бывало.
Тогда я подумала, что это как-то связано с тобой, папа. Что она получила письмо или какую другую весточку и потому радуется. Я весь вечер ждала, что она расскажет, но она молчала. А ведь узнай она что-то о тебе, она наверняка бы рассказала, правда? Ведь правда она бы сказала мне, даже если это были бы просто слухи? Как тебе кажется, папа?
А теперь еще эта блузка. Я забеспокоилась и предложила помочь ей в прачечной, на случай, если у нее много заказов. Но она сказала нет, спасибо, она справится сама, доставку на дом никто не заказывал. «Кто-то из клиентов придет за заказом?» — спросила я, и тут мама как-то странно на меня посмотрела и сказала, что, мол, да, кто-то придет за заказом.
Потом она, как обычно, пошла в прачечную, Эрик пошел в школу, а я осталась дома одна. Я вымыла посуду после завтрака, подмела, а потом вдруг решила убрать всю квартиру как следует. Я натерла полы в кухне и комнате, вымыла окна так, что они заблестели на солнце. Получилось очень красиво, а когда Эрик вернулся из школы, у меня уже был готов обед.
Мама вернулась домой поздно, но поскольку на дворе уже настоящая весна, то было еще светло. Я не открывала окон, чтобы мама заметила, какие они чистые. Но войдя в кухню, она скинула шаль и сказала: «Ну и жара! Почему вы не откроете окна?» И распахнула окно во двор, так ничего и не заметив.
Правда потом, когда Эрик лег спать, а мы с ней переодевались в комнате, она сделала глубокий вдох и сказала: «Как здесь свежо, пахнет мылом. Дружочек, неужто ты убрала всю квартиру?» А я сказала: «Да, я натерла полы и вымыла окна», а она погладила меня по щеке и сказала, что я умница, и что не знает, как бы она так долго продержалась без моей помощи.
«Продержалась» — что она имела в виду? Словно наша жизнь должна как-то измениться. Но может, я неверно расслышала.
Сейчас мама и Эрик спят, а я сижу за столом в кухне и пишу при свете огарка, потому что не смею тратить керосин в лампе. Небо за окном темно-синее, и я вижу, как одна за другой загораются звезды. Я вспоминаю, как мы с тобой смотрели на звездное небо. Как ты стоял со мной на руках у окна, показывал мне созвездия и говорил, что мои глаза светятся так же, как самая, яркая звезда на небе. Звездочка — так он меня называл.
Жаль что у меня нет твоего адреса в Америке, папа, тогда бы я писала тебе письма, которые ты бы действительно смог читать. А эти письма мне остается только хранить в шкатулке с ракушками на крышке, которую ты мне подарил, когда я была маленькая. Здесь они будут лежать, пока ты не вернешься, а когда вернешься, проч тешь их все.
Твоя Звездочка
Старая крепость на холме Скансберьет была ярко освещена солнцем, только глубокие бойницы лежали в тени. Трава на крепостном валу была зеленая и нежная, как мягкий ковер.
Эрик сидел, прислонившись к сторожевым воротам, расположенным на валу. Это было его место, здесь он мог сидеть сколько угодно долго и смотреть на город. Здесь он забывал о времени, здесь никто не кричал и не мешал ему. Он видел судостроительную верфь, где работал, а потом бастовал его отец. Эрику показала ее Бленда — Линдхольменскую верфь на другой стороне реки. На холме за верфью дома жались друг к другу. Эрик видел отсюда гавань, корабли и краны; сидя здесь, он мог перечесть все колокольни и наблюдать за птицами с близкого расстояния — иногда даже сверху.
Рулле топтался в коробке из-под обуви, ставшей для него слишком тесной. Он быстро рос, его перья теперь были взъерошенные, серые и черные, как у взрослой вороны. Но по-настоящему взрослым он станет еще не скоро, это Эрик хорошо понимал. Он до сих пор нуждался в гнезде, которое соорудил ему Эрик, и в мухах, которых мальчик ловил для него.
«Однажды, — думал Эрик, — однажды Рулле прилетит сюда сам. Он радостно каркнет и сядет на мое плечо. Но еще не сейчас, еще слишком рано, это слишком далеко и высоко для него. Я должен кормить его, чтобы он вырос сильным и смог сюда долететь. И не только сюда, но и выше — на самую корону на верхушке крепости».
Эрик зажмурился и представил себе, сколько всего оттуда можно увидеть. Наверное, самые дальние шхеры, а может, даже и Данию. Вот бы оказаться там темной ночью и посмотреть, как горят маяки! Об этом можно было бы рассказать фрекен.
