— Все еще упорствуешь в своей клевете? — усмехнулся Хавлат, хотя поблизости никого не было, даже дремлющего охранника, который мог бы услышать его.
— Ты же знаешь, что я не лгу. На мне нет вины, и боги примут меня.
— Так уж и нет? — злорадно усмехнулся Хавлат.— Тебя застали за совершением магического ритуала. Боги не любят самозванцев, которые возомнили себя чародеями и решили, что могут подчинить себе высшие силы.
Наступило долгое молчание. Тишину нарушали только тяжелое дыхание Эримиора и позвякивание его цепей. Наконец он сказал:
— Тебя постигнет кара за твое злодейство, Хавлат. Можешь не сомневаться.
— Вряд ли. Сегодня ты умрешь.
— Перед смертью я прокляну тебя, и мой дух отомстит.
Его враг расхохотался.
— Ты нечестивец, Хавлат. Тебя еще настигнет возмездие, и чрево Мрака поглотит тебя.
— Ты несешь чушь, как эти увечные попрошайки на улицах, которые вымаливают подачку и угрожают легковерным, утверждая, что зло будет попрано, а добро восторжествует.
— Когда ты будешь умирать, Хавлат, вспомни обо мне. Меня ждут пытки и страдания, но моя смерть по сравнению с твоей будет сладостной и безболезненной. Я предвижу страшный конец, который тебя ожидает. Я знаю: черное пламя, что пожрет твою душу, уже зародилось в Бездне.
— Не сотрясай понапрасну воздух, побереги силы, приятель. Они тебе еще понадобятся, чтобы вопить. Немного позже. Сегодня днем.
С этими словами Хавлат резко повернулся и пошел прочь от камеры по темному коридору.
Эримиор прислонился к каменной стене, и тяжелые цепи тихо зазвенели. Его лицо пылало, он мелко дрожал. Он достиг примирения с богами, на душе у него царил мир, но старик не хотел умирать. Снова и снова, как заклинание, он повторял:
— Не забудь, Хавлат. Ты канешь в Бездну. Вспомнишь обо мне, когда будешь умирать, когда придет твой последний миг…
Чуть позже тем же утром Алинор вернулась в суд с новым прошением, требуя последнего перед казнью свидания с отцом. Хавлата в суде не было, но девять мрачных судей поступили именно так, как, по их мнению, поступил бы сам Хавлат. Они отказали девушке.
— Но вы не можете так поступить! — в ярости кричала Алинор.— Это противоречит всем законам, которые вы обязаны блюсти! Каждый осужденный перед казнью имеет право на одну встречу с родственниками!
Склонив друг к другу голову, судьи тихо посовещались, а затем главный судья объявил:
— Все это так, но твою просьбу нельзя удовлетворить по двум причинам. Во-первых, твой отец осужден за государственную измену, а значит, ни на какие послабления рассчитывать не вправе. Во-вторых, любые посещения прекращаются, когда до казни остается один день и одна ночь, а до казни твоего отца — менее половины дня.
— Это чудовищно! — возмутилась Алинор.— Его же бросили в тюрьму только вчера вечером, сегодня утром уже осудили, а казнь назначили на этот же день.
— Молчи! — Главный судья встал и пристально посмотрел на девушку.— Молчи, иначе тебя выведут из зала суда! Отправляйся домой и молись богам, чтобы они приняли душу твоего отца! Он дурной человек, колдун, и ему потребуется твоя помощь, если он не хочет, чтобы Мрак поглотил его. Уходи! У нас еще много дел, а мы и так уже уделили слишком много времени и внимания дочери изменника.
* * *
Дом Эримиора располагался в одном из самых богатых кварталов Аренджуна. Из окон открывался вид на дворец наместника и на главную площадь, где должна была состояться казнь. Алинор сидела в одиночестве в комнате с высокими потолками и безучастно наблюдала за зловещими приготовлениями.
Публичные воззвания рассылались все утро, площадь быстро заполнялась толпами любопытствующей черни, и доходы торговцев в палатках сравнялись с их выручкой за целый год. Возбужденные зрители то и дело прикладывались к флягам с вином, поглощали пирожные и хлеб с сыром и мясом, пели песни, играли на лютнях и флейтах.
Воры-карманники ликовали: им удалось нащелкать столько денег, что теперь они могли позволить себе отдохнуть несколько дней. К полудню небо начало темнеть, город окропил мелкий дождик, но это ничуть не испортило настроение толпы.
Алинор не проливала слез, и сторонний наблюдатель даже не догадался бы, какая боль терзает ее. Будучи достойной дочерью своего отца, она умела ничем не выдавать своих чувств. Жизнь при дворе научила Эримиора полагаться только на себя, сохраняя при этом внешнее спокойствие. Это умение он передал и своей дочери.
Девушка как бы окаменела. Страсти кипели так глубоко в ее душе, что о них говорили только почти неуловимые изменения в чертах лица Невозможно сказать, какие напасти могли бы ввергнуть ее в бездны отчаяния.
Она умела так хорошо держать себя в руках и казаться настолько равнодушной ко всему, что можно было подумать: ей нечего терять и она не надеется что-либо изменить. Алинор выросла в мире интриг, богатства, власти и силы, и потому ей многое приходилось оберегать, и прежде всего — себя.
На площади зазвучали трубы, оповещавшие о начале казни, и Алинор отложила в сторону свитки, которые просматривала — это были записи ее отца. Из них девушка узнала обо всем: о предательстве Хавлата, о том, почему ее отец опасался Куршахаса — таинственного вельможу, который или держал в руках Хавлата, или сам зависел от него, о том, как постепенно шло возвышение Хавлата при дворе, как злоупотреблял он своей властью. Последнюю запись отец сделал вчера. Тонким изящным почерком Эримиор написал, что намерен совершить колдовской ритуал и принести в жертву Лейру ради всеобщего блага. Затем он обратился к богам, умоляя, чтобы они с пониманием отнеслись к его замыслу.
Снова запели трубы. Алинор оперлась на подоконник и начала рассматривать толпу внизу. Один из приближенных наместника, разодетый в алые и золотые тона, пересек площадь на белом скакуне, затем спешился и взобрался по ступенькам на высокий помост.
В это мгновение в дверь комнаты Алинор постучали. Она резко обернулась на стук и сердито крикнула:
— Я же говорила, чтобы меня оставили в покое!
— Прости, госпожа,— послушался голос доверенного слуги.— Я по важному делу.
— Важнее, чем смерть моего отца? — вспыхнула она, но потом вдруг уступила: — Входи.
Слуга с поклоном застыл в дверях.
— Я могу говорить, госпожа? — спросил он.
Алинор кивнула.
— Госпожа, я пришел сообщить, что большая часть слуг покинула дом.
— Как это «покинула»?
— Они ушли. Остались только шестеро, из них двое рабов и та девица.
— Аейра?
— Да.
— А остальные?
Слуга пожал плечами:
— Дом пуст.
— Они не хотят прислуживать в доме изменника? — фыркнула Алинор.— А те, кто остался? А, Тирс? Вы тоже сбежите?
