Выдержки из дневника Владимира Харитонова
Пермь. 2006 год. 19 июня
Тяжело об этом писать, но никуда не денешься – надо, иначе что это за дневник? Позавчера умер отец. Для меня это сильный удар: если с мамой мы никак общего языка не находим, то с отцом как раз все было хорошо. И сейчас я ощущаю себя чуть ли не круглым сиротой. Все внутри кричит от боли, хочется напиться, отключиться от реальности, не думать… Только поможет это ненадолго, и смысл тогда? А написать я хотел не только о смерти папы. На похоронах произошло нечто странное, чему я так и не смог найти объяснения.
В ритуальном зале играла траурная музыка. Привычное «Адажио» Альбинони. Мне 21 год, а это уже четвертые похороны. Самые болезненные. Звучание траурной музыки неожиданно исказилось. Сначала едва заметно, затем сильнее. Я даже поморщился от диссонанса: не могли, что ли, нормальную запись поставить, где звук не плывет?
Но несколькими секундами позже пришло понимание, что запись ни при чем: посторонний звук шел из другого источника – откуда-то слева. Удивление сменилось бешенством – это что, мобильник у кого-то? И тут я увидел невероятное: полный черноволосый человек средних лет по ту сторону гроба, Антон Полтавский, зам отца по работе в НИИ – над ним словно радуга зависла из вертикальных тонких цветных линий. Это он звучал. У остальных все как обычно, а этот сиял радугой и звучал! И никаким не мобильником, а словно сам по себе. Звук шел от этих цветных линий, словно от струн арфы. Резкий, неприятный, почти тяжелый металл (а я ненавижу тяжелый металл!), но главное – вовсе не печальный. Скорее, наоборот. Что за черт?!
Какое-то время я пялился на него как идиот, с отвисшей челюстью, пока меня не дернули за локоть. Обернулся – бабушка. Посмотрела на меня пристально, так, словно у меня рога на лбу выросли, и одними губами спросила: «Ты что, видишь? И слышишь?!» Почему-то у меня даже не возникло сомнений, что речь про эту звучащую радугу. Я кивнул, совершенно потрясенный. Она приложила палец к губам.
В голове у меня сегодня царил полный кавардак. После похорон – особенно. То, что я увидел и услышал, не лезло ни в какие ворота. Подумалось даже, что у меня от горя крыша поехала. Но бабушка… Она-то, кажется, поняла, в чем дело. В общем, на поминках я ее отловил и спросил:
– Что это было? Там, на похоронах?
Вместо ответа бабушка посмотрела на меня, как инквизитор, допрашивающий еретика, и задала встречный вопрос:
– Кого именно ты видел и слышал, Володя?
– Черноволосый… как его… Полтавский. Зам отца.
– Понятно. Как звучал?
Я описал ей свои ощущения.
– Какие струны тон задавали?
Да уж, вопрос на засыпку! Я уже хотел сказать, что понятия не имею, но вдруг понял, что знаю ответ.
– Желтая и льдисто-голубая, кажется…
Во взгляде ее появилось что-то вроде одобрения.
– Молодец! Не ожидала. Только почему ж так поздно-то?
– Что поздно? – я был окончательно сбит с толку.
– Не сейчас. Об этом никому, хорошо? Даже матери. Это будет наш с тобой секрет!
20 сентября
Вчера мама напилась. Снова. После смерти отца она вообще стала много пить. С ней и с трезвой-то последнее время стало сложно общаться, а уж с пьяной… Обычно я стараюсь в такие моменты свалить из дома. Вчера вот не удалось. А ее на откровения потянуло, и она мне такое рассказала! Лучше б не рассказывала.
Полтавский подставил отца с одним исследованием, на которое институт получил крупный грант. Серьезно подставил. А у папы возьми да и случись сердечный приступ. Скорая приехала слишком поздно…
Ненависть… Я полагал, что испытывал ее раньше и не раз. Ошибался – то были лишь детские игры, а вот сейчас… Эту мразь черноволосую захотелось удавить голыми руками! Или сделать с ним еще что-нибудь плохое, чтобы он мучился посильнее и подольше… Бабушка уже три месяца учит меня пользоваться моим так неожиданно проявившимся даром, разбираться в нем, правильно толковать звучание струн. И теперь мне ясно, что означало мощное звучание его желтой и льдисто-голубой струн – алчность и жажду власти.
