— Ах! — воскликнула женщина, заглянув мне в лицо. — Вижу, вы уже вычислили, кто мы такие.
«Возможно, — подумала я, — ее матери следовало назвать свою дочь Ванити[2]».
Глава 3
Мне бы хотелось, чтобы я могла сказать, что я точно такая же, как моя мама. Хотелось бы, чтобы я могла сказать, что я нежная, терпеливая, внимательная и эмоционально устойчивая, какими бывают настоящие стоики. К сожалению, временами я сущее наказание. Такая же находчивая, как моя мама, — да, честная — да, но в моем характере есть черты, которые я унаследовала черт знает от кого. Я могу достичь определенных высот, а затем внезапно впасть в хандру. Слава Богу, физически я вынослива, как мать, а внешность — в этом я абсолютно уверена — позволяет мне быстро находить выход из положения между падением и высотой.
Все говорят, моя мать похожа на актрису Ли Ремик: выразительные голубые глаза; медового оттенка волосы и круглое лицо. А если чуть подтемнить ее волосы, слегка приглушить краски — это я. (Мой младший брат Роб обычно говорит, что мать похожа на Ли Ремик в фильме «Предзнаменование», а я похожа на Деймьена, злого отпрыска.)
Тот факт, что мать похожа на актрису, которая умерла от рака, прошел для нас незамеченным, потому что мама тоже чуть не умерла от той же болезни. Но это было больше четырех лет назад, а теперь она жива-здорова, и глаза ее сияют новым светом, и походка легкая и уверенная.
Она была на огороде, когда я подъехала к дому. Почти половина девятого, а она все еще на улице. Сколько себя помню, она всегда занималась садом и огородом. За домом, во дворе и с трех сторон дома у нее цветники и клумбы. В сарае, который когда-то был коптильней и который мой отец переоборудовал для нее, она держала садовый инвентарь. Я говорила маме, что ее хозяйство выглядит очень по-английски, а она отвечала: «Нет, дорогая, очень по-новоанглийски».
У матери теперь летние школьные каникулы. Стоя коленями на подушечке, в простом хлопчатобумажном платье и старой соломенной шляпе, она осторожно укладывала зеленые томаты в плетеную корзину.
Мой Скотти побежал к ней здороваться. Он метис — колли-овчарка-ретривер из общества «Спасение утопающих». Наскочив на мать, он успел пару раз лизнуть ее в лицо.
— Привет, детка, — сказала мать, и было непонятно, к кому это относилось: к Скотти или ко мне.
Скотти, виляя хвостом, убежал в кукурузные джунгли искать собаку матери, золотистого ретривера Абигейл.
— Никогда не догадаешься, кого я встретила сегодня в горах у Дадлитауна, — сказала я.
— Редактора журнала «Экспектейшнз» и члена корпорации по имени Корбетт. Ко мне заезжал Девон набрать фасоли, — рассмеялась мать.
— Значит, для тебя это не новость.
— Он сказал, ты прекрасно себя проявила, дорогая: успокоила этих бедных людей и сделала все правильно. — Мать встала с колен и сняла садовые перчатки.
— Что я в этом понимаю? — пожала я плечами.
— Зато я знаю, — сказала она, направляясь ко мне. — Моя дочь лучше любого доктора.
Я взяла из ее рук корзину.
— Ты как раз вовремя, чтобы помочь мне сделать приправу, — сказала она. — Иначе они сгниют.
Мать говорила «то-ма-ты». Так же говорили я и мой брат Роб.
— Не слишком ли поздно для тебя? — спросила я, когда мы направились к дому. Мать всегда вставала в пять утра и любила уже в девять вечера лечь в постель с книгой.
— Такой прекрасный вечер, — произнесла она. — Захотелось побыть на свежем воздухе.
Вечер действительно превосходный, по-июльски теплый, с легким ветерком. Все вокруг буйно цветет, в пруду стоит цапля, а в траве стрекочут кузнечики. В кукурузном поле носятся собаки, и время от времени мы слышим их лай и видим мелькающие тени.
— Иду с Маком на прием, — сказала мать, поднимаясь по лестнице на веранду.
— Правда? — удивилась я, следуя за ней.
У матери все эти годы не было недостатка в поклонниках, но бедные кавалеры (обычно или только что разведенные, или овдовевшие, или находящиеся в тяжелом периоде жизни) редко выводили ее куда-нибудь и, как я подозреваю, быстро и вежливо ее покидали. Мои друзья говорили мне, чтобы я не переживала — мать снова выйдет замуж, как только созреет для этого. Когда я была моложе, то пришла к выводу, что она отказывалась от замужества из-за страха вызвать мое или Роба недовольство; а может, потому, что ей действительно трудно было найти мужчину, который смог бы вычеркнуть из ее памяти моего отца. Так или иначе, но мать не имела свиданий до той поры, пока мне не исполнилось пятнадцать. Но даже потом единственное, что она себе позволяла, так это отправиться на лекцию по истории в публичную библиотеку Каслфорда.
Не могу сказать, что за матерью не ухаживали и не делали предложений. Этого было в избытке. Молодая и привлекательная, она рано овдовела, и мужья ее подруг пытались завоевать ее любовь или, что хуже, домогались ее в сексуальном плане. Я знаю об этом, потому что сама была тому свидетельницей в случае с нашим соседом мистером Гейстером. В одно зимнее воскресное утро у нас что-то случилось с печью, и мы позвали его, так как печник не пришел.
Я спускалась по лестнице, когда услышала какую-то возню. Мистер Гейстер зажал мать в угол рядом с печкой, и до меня донесся его шепот: «Бел, я люблю тебя».
— Отпусти меня, Пол, — просила она.
— Хотел бы никогда тебя не отпускать, — шептал он. — Пусти!
— Бел! — умолял он.
— Мам! — закричала я с лестницы. — Мистер Гейстер у нас? Ему звонит миссис Гейстер.
— Алло? Алло?.. — услышала я голос мистера Гейстера, который заторопился взять трубку на кухне. Затем, вздохнув, повесил. — Похоже, она бросила трубку. Мне лучше идти.
— Передай привет от меня Карле, — сказала она. — И поблагодари за то, что отпустила тебя ко мне. — Как только он ушел, мать повернулась ко мне. — Телефон не звонил, юная леди. — Затем обняла меня так крепко, что я едва не лишилась дыхания.
Я думала, моя мать находила подобные приключения унизительными, словно боясь, что мужчины посчитают, будто она специально старается обратить на себя их внимание. Когда я училась в университете Лос-Анджелеса, я не переставала удивляться, как она сумела справиться с собой после того, как мой брат получил удар кирпичом, так и не поняв, что с ним произошло.
Но отправиться на прием с Маком — для меня это большая новость. Я виделась с ним дважды, и с тех пор это было, возможно, десятое упоминание о нем. Он овдовел года три назад. Мак, физик-теоретик, доктор наук, сейчас преподавал в Уэслианском университете в Мидлтауне.
— И какого размаха прием? — спросила я, следуя за матерью на кухню.
— Я не говорила, что он будет с размахом, — ответила она, избегая моего взгляда. — Это небольшая вечеринка в саду университета в честь нового факультета.
