В черном бархатном платье она выглядела ослепительно.Оливковая кожа была залита румянцем, и в свете старого фонаря, падавшем на неев темной фельце[7] гондолы, куда она проскользнула, лицо счуть раскосыми глазами точь-в-точь походило на лица мадонн со старыхвизантийских картин. Она усадила его к себе на колени. Занавеска задернулась.
— Ты меня любишь? — спросила она.
Тонио молчат, дразня ее. Тогда она прижалась к нему щекой, апотом пощекотала своими длинными ресницами, так что он непроизвольнорассмеялся.
— Ты меня любишь?
— Да.
Он тут же почувствовал ее теплое и нежное объятие и на мгновениезастыл, чтобы продлить сладкое ощущение.
Когда они пересекали площадь, он танцевал, держась за рукуматери. Все были там! Он отвешивал поклон за поклоном, чьи-то руки теребили еговолосы, прижимали его к надушенным юбкам. Молодой секретарь отца, синьор Леммо,семь раз подбросил мальчика высоко в воздух, пока мать не остановила его. А егокрасавица тетушка Катрина Лизани, с двумя сыночками на буксире, откинулапокрывало и, подхватив Тонио на руки, прижала к своей благоухающей белой груди.
* * *
Но как только они вошли в огромную церковь, Тонио замолчал.
Никогда прежде не доводилось ему видеть подобное зрелище.Повсюду, опоясывая мраморные колонны, горели свечи и факелы, ярко вспыхивавшиепри каждом порыве ветра из открытых дверей. На огромных куполах сияли ангелы исвятые, и все стены, арки и своды вокруг пульсировали золотом, мерцалимиллионами и миллионами крошечных граней.
Не произнеся ни слова, Тонио вскарабкался на руки матери,как на дерево. Она даже качнулась под его тяжестью и засмеялась.
А потом по толпе, как треск разгорающихся щепок, пробежалропот восторга. Затрубили фанфары. Тонио неистово завертел головой, пытаясьопределить их местоположение.
— Смотри! — прошептала ему мать, схватив за руку.
А над головами людей, на огромном троне под развевающимсябалдахином, появился дож. Воздух наполнился резким, тяжелым запахом ладана. Афанфары заиграли еще громче и пронзительнее.
А потом появились члены Большого совета в сверкающиходеяниях.
— Вон твой отец! — воскликнула мать Тонио, едва незадыхаясь от полудетского возбуждения.
Показалась высокая, костлявая фигура Андреа Трески. Рукаваего одеяния волочились по полу, седые волосы походили на львиную гриву, аглубоко посаженные выцветшие глаза смотрели в одну точку, так же как глазастатуи, что была перед ним.
— Папа! — не удержался от возгласа Тонио.
Кто-то обернулся. Мать старалась побороть смех. И в этовремя советник заметил в толпе сына. Его взгляд тут же дрогнул, лицо совершенноизменилось, и он улыбнулся почти восторженной улыбкой, а глаза его оживленнозаблестели.
Мать Тонио покраснела.
Но тут внезапно, словно из воздуха, раздалось пение — мощноепение высоких, ясных голосов. У Тонио перехватило дыхание. Какое-то мгновениеон не мог двигаться, совершенно потрясенный, а потом вздрогнул и поднял глазакверху. Резкий свет тут же ослепил его.
— Не вертись! — сказала мать, еле удерживая его наруках.
А пение становилось все более мощным и полнозвучным.
Оно накатывало волнами с другой стороны огромного нефа, иодна мелодия переплеталась с другой. Тонио казалось, что он это видит —гигантскую золотую сеть, брошенную в волнистое море, сверкающее на солнце.Словно сам воздух был залит звуком. А только потом он заметил певцов — высоко усебя над головой.
Они стояли на двух огромных хорах по левую и правую сторону;рты были открыты, а лица светились отраженным светом. Они были похожи наангелов с мозаичных панно.
Тонио тут же свалился на пол, почувствовав, как по плечускользнула рука матери, пытавшейся поймать его. Мальчик продрался сквозьскопление плащей и юбок, пропахших духами и зимним воздухом, и увидел передсобой дверь, которая вела на лестницу.
Когда он лез наверх, ему казалось, что стены вокруг дрожат,точно струны органа, и совершенно внезапно он очутился там — в самом теплехоров, среди этих высоченных певцов.
Возникло легкое замешательство. Тут же он оказался у самыхперил и заглянул в глаза одного великана — именно великана, а нечеловека, — с голосом чистым и прекрасным, как звук фанфар. Этот человекпел одно великое слово: «Аллилуйя!», и оно звучало по-особенному, как призыв,обращенный к кому-то. И все остальные мужчины, стоявшие позади великана,подхватывали этот клич, повторяя его вновь и вновь, так что одно словонакатывало на другое, подобно волне.
А с другой стороны церкви второй хор вторил первому,наращивая и наращивая звук.
Тонио открыл рот. И запел. Он выпевал то жеодно-единственное слово одновременно с певцом-великаном и вдруг почувствовал наплече теплую руку. Певец кивал ему, и в его больших и несколько сонных карихглазах читалось: «Да, продолжай!» А потом Тонио прижался к худому — он сразупочувствовал это через одежду — боку этого человека, и тут же вокруг его талииобвилась рука и его подняли вверх.
Внизу блистало все собрание: дож на своем троне, членыСената в пурпурных одеяниях и все патриции Венеции в белых париках, но Тонио неотрывал глаз от лица певца, завороженный тем, что их голоса звучат в унисон.Тонио не чувствовал своего тела, ибо был вознесен в воздух слившимися воедино голосами— своим и певца. Он видел наслаждение в сверкающих глазах мужчины, из которыхулетучилась сонливость. И все удивлялся тому мощному звуку, что вырывался изгруди этого человека.
* * *
Когда все окончилось и мальчик снова был водворен на рукиматери, она обратилась к великану, отвесившему ей глубокий поклон:
— Благодарю тебя, Алессандро.
* * *
— Алессандро, Алессандро, — шептал Тонио, уже сидяв гондоле. А потом, прижавшись к матери, с отчаянием спросил: — Мама, когда явырасту, я буду так петь? Я буду петь так, как Алессандро? — Он был не всилах объяснить. — Мама, я хочу быть одним из этих певцов!
— О Боже, Тонио, нет! — Она рассмеялась. И, как-тостранно махнув рукой его нянюшке Лине, подняла глаза к небесам.
* * *
