чтобы вместо себя безымянного мертвяка в могилу положить. Новое имя, новое лицо, к которому не привыкнуть. А начать жизнь заново не получалось, смириться — тоже. Все в сводилось к единственной цели — найти и спросить, почему. Проверить, мысли у него гнилые, или гнилыми все-таки люди оказались — один конкретный человечишка. Где-то на пути поиска ответов забрел он в пустоту еще дальше, чем та, что в душе разрасталась. А потом он искал, долго, тщательно. Просеивал городскую шваль, пока, наконец, не нашел. Сначала одного, потом другого. Оба догнивали там, где их никогда не найдут.
Ростислав на краткую секунду глаза прикрыл — словно упавшие на ресницы снежинки сморгнул.
Кулагин тянул время. Мялся с ноги на ноги, смотрел на него побитой псиной, а от ножа взгляд прятал. Ростислав снял с предохранителя пистолет.
— Бери нож, — скомандовал Воронцов. — Или не бери, но тогда я тебя пристрелю.
Толик затравленно посмотрел по сторонам.
— Заорешь — пристрелю прямо сейчас, — жестко предупредил Ростислав. — Ты серьезно до сих пор думаешь, что не смогу? Мне терять нечего. А вот тебе — есть. Жена у тебя красивая, дочка милая. Да ты не дергайся, я им ничего не сделаю, я же не такая мразь. Ты же вспомнил, правда, Толик? “А грешников, что встречу после, ждёт от меня кромешный ад, ведь от когда-то полной чаши остался лишь смертельный яд”. На сцене из тебя хороший ангел смерти получился, а вот в жизни — не очень. В жизни ты трусливая сука.
Воронцов взглянул на часы.
— Я не буду драматично считать вслух, у тебя есть минута. Или ты берешь нож и отрезаешь свой поганый язык, или останешься здесь, пока не найдут.
В упор посмотрел на Кулагина. Склонил голову к плечу. Толик уже не дрожал, ходил ходуном. Даже нож не с первого раза сумел поднять. Кулагин вытащил его из футляра и издал невнятный звук. Умоляюще посмотрел на Ростислава.
— Ростик, ну пожалуйста! Ну прости меня! Прости! Хочешь, я тебе все отдам? Все, что у меня есть. Деньги, машину перепишу, только, пожалуйста, не надо… — он всхлипнул. — Пожалуйста.
Воронцов поправил на шее гейтер — душило что-то, но не шарф.
— Ростика ты чужими руками четыре года назад убил. Видишь надпись? У тебя скоро такая же будет.
Кулагин монотонно выл, а Ростислав подумал, что удачно мама место выбрала. Тихо тут, самая окраина. Народа совсем нет. Никто не мешает. С холодным равнодушием Воронцов смотрел, как Толик, всхлипывая, пытается ухватить свой язык. Тот выскальзывал. Кулагин выл еще громче — на одной уныло-монотонной ноте. В ней и страх, и боль. А надежды все меньше, словно она уходила с каждым новым “Уу-у-у, уу-у-у…”
Белый снег раскрасили первые капли крови. У Толика в глазах звериное отчаяние. Жить хотел. Ну, звери себе лапы отгрызают. Вот и ему придется. Через боль, через страх, через себя.
— Время почти закончилось, — стыло произнес Ростислав.
Шевельнул оружием.
— Сейчас или стреляю.
Кулагин корчился и пускал кровавую пену. В своей душе Ростислав не нашел для него ни капли сочувствия. За четыре года все истлело. Снаружи уродливая маска, внутри прах. Душевный излом, что медленно и неумолимо вел в могилу. Не отрываясь, Воронцов смотрел на бывшего друга — глаза у Кулагина покраснели, он беззвучно рыдал и давился кровью. Лицо в алых потеках, всю куртку замарал. Внутри отзывалось мертвенной пустотой, и почему-то это ощущалось пугающе правильно. Только лишь когда Толик со влажным всхлипом упал на колени, а рядом с ним кусок его языка, Воронцов почувствовал далекое и приглушенное эхо былой агонии, что настигла его от осознания пугающей мысли — его жизнь закончена.
Ростислав поставил пистолет на предохранитель, вернул в рюкзак. Соскользнул с поминального стола. Толик завалился на землю. Живой, даже пока в сознании. Воронцов нашарил в кармане его куртке айфон. Сунул к окровавленному лицу — телефон хозяина узнал. Ростислав набрал сто двенадцать. Одновременно схватил Кулагина за шиворот и рывком перевернул — лицом вниз. Когда на том конце соединения ответили, Ростислав коротко сообщил — Анатолий Кулагин, попытка самоубийства, назвал местонахождение. Потом оборвал вызов.
— Молчание — золото, Толик, — произнес Воронцов и бросил телефон в алую снежную кашу. — Особенно, если решил по-настоящему примерить роль ангела смерти.
На его голос отозвалась тишина. Ни хрипов Кулагина, ни скрипа покачивающихся на ветру и подступающих к кладбищу деревьев. Лес здесь подбирался вплотную к могилам, словно две стихии столкнулись. Смерть пряталась в земле, теснила жизнь, а жизнь молчаливо наблюдала. Отодвигалась, выкорчеванная. Все затихло, все утонуло в белом безмолвии. Воронцов надвинул на лицо гейтер и пошел прочь — в сторону озера. К концу ноября оно редко схватывалось льдом полностью. В темных полыньях — отражение низкого ненастного неба и тяжелых мыслей. Молочная мгла обволакивала звенящей пустотой, размывала тени, сбивала с толка. В ней так легко было потеряться, так легко сбиться с истинного пути.
