всё равно никто её не купит. Мне она на что? – открывает дверь и тоже уходит.
– Ой, яйца! – вспоминаю о том, что не сняла их с плиты и несусь на кухню. – Дед, а мама не звонила? – кричу будничным тоном, стараясь никак не выдать то настоящее, что сидит внутри.
– Нет, – доносится сухое в ответ.
– А почту сегодня приносили? Там ничего не было? Может, открытка… – лепечу с надеждой.
– Открытка, – повторяет он, вздыхая.
– Ну да, новогодняя, – пожимаю плечом и ставлю кастрюльку с яйцами под струю холодной воды. – Нет? Не было?
– Твоя мать-кукушка не находит времени на то, чтобы отправить сообщение, а ты про открытку, – он машет рукой и кривится.
Глава 2
Проводив Зулю, оставляю деда караулить Петровича, отправившегося за ёлкой. Сама же быстрым шагом иду в ванную. Открываю дверцу шкафчика, поднимаюсь на носочки и достаю оттуда аптечку, в которой храню средства первой необходимости.
Направляюсь в комнату, точнее, в гостевую спальню, как мы зовём её с дедушкой. Тихонько вхожу.
Нужно обработать парню лицо.
«А заодно и рассмотреть его получше», – ехидничает неугомонный внутренний голос.
Ну да. И это тоже. Одно другому не мешает.
Раскладываю на столе набор медсестры. Вооружившись антисептическим раствором, подхожу к кровати.
– Надеюсь, ты не против, если я немножечко тебе помогу, – наклоняюсь ближе и осторожно дотрагиваюсь до рассечённой брови. – Вот так… А теперь здесь, – обрабатываю серьёзную ссадину на скуле, пострадавший нос и разбитую губу.
Замираю на несколько долгих секунд. Скрупулёзно его разглядываю.
Красивый. Думается вдруг.
Нет, ну а что? Глупо не признать очевидное, когда лежащий перед тобой человек кажется идеальным. Даже в таком состоянии.
Он вдруг хмурится, и я растерянно убираю руки от его лица. С замиранием сердца жду, что вот-вот откроет глаза, и он открывает, однако тут же щурится от яркого света люстры.
– С возвращением, – улыбаюсь, обрадовавшись тому, что пришёл в себя.
Смотрим друг на друга с минуту, не меньше.
Не моргаю. И будто бы не дышу совсем.
Он же явно не понимает, где находится и почему.
Вообще, следовало бы объясниться, но слова отчего-то никак не желают складываться в предложения.
– Ооольга! – громко зовёт меня дед. – Ооооля!
– Сейчас вернусь, – обещаю перед тем, как покинуть комнату. – Деда, я здесь. Ты чего на весь дом кричишь? – спрашиваю, завернув на кухню. – Ой! Выключи скорее! – восклицаю, когда в поле моего зрения попадает плита с бурлящей кастрюлей, столбом выпускающей пар в потолок.
– Выключил уже. Следить-то надо! – принимается меня отчитывать. – Или ты решила овощи не только сварить, но и поджарить? Как мои вчерашние сосиски.
– Прости, пожалуйста! Я совсем про них забыла! – подхожу к кастрюлькам и спешу оценить масштабы катастрофы.
– Шо? Без Оливье останемся? – интересуется мрачно, заглядывая через плечо.
– Всё будет. Ты успел спасти овощи.
– Не дед, а супермен.
– Ну, – соглашаюсь, выкладывая картофелины и морковь в миску. – Как твоя спина? Полегче стало, да?
– Ведьма притащила с собой какую-то вонючую херобору.
– Это вытяжка из лекарственных растений.
– Последний раз так люто пекло, когда я по-пьянке сел задницей в крапиву.
Смеюсь, качая головой. Природа одарила меня чересчур богатым воображением. Поэтому я с лёгкостью в красках представила себе эту картину.
– Не вредничай. Помогает же, – ставлю тарелку с овощами на подоконник. Чтобы остыли побыстрее. – Ты вон лежал неделю, не вставая, а сейчас почти как огурчик! Отпустило.
– Огурчик, – хмыкает, потирая многострадальную спину. – Маринованный. Сморщенный и скрюченный.
– Перестань, ты отлично сохранился!
– Я бы отлично сохранился, если бы не прожил сорок четыре треклятых года бок о бок с твоей бабкой-потрошительницей.
– Дед! – смотрю на него выразительно.
– Не могла до юбилея дотянуть? Ишь ты!
– Перестань.
– Старая коза, управилась! Забрала безвозвратно мои нервные клетки с собой на тот свет! – заводит старые песни о главном.
– Ну всё, ладно тебе.
Знает, что не одобряю, когда плохо отзывается о бабушке.
Вы не подумайте чего дурного. Свою жену Корней Степанович любил. Однозначно сильнее, чем ненавидел.
– Парень пришёл в себя. Пойду гляну, как он там, а потом займусь готовкой.
– Ты сперва поясни, как оказалась на дороге, Ольга.
Ох, этот угрюмый взгляд мне знаком.
Разозлился. Как и предполагалось.
– Я скатерть новую купила, – виновато склонив голову, признаюсь сразу. – Не хотела больше тратить твои деньги. Чего там той пенсии…
– Додумалась! В метель. С санями. Пешком. Одна. Восемь километров, – бьёт себя по лбу. – Ты в своём уме, Миронова?
– Восемь? До Ипантеевки? – удивлённо переспрашиваю. – Я думала, где-то четыре-пять. Ах вот почему я так долго шла…
Возводит глаза к потолку.
– Кретин ты мой, топографический! Вся в мать! Та однажды тоже удрала в Ипантеевку на дискотеку. А потом пешком оттуда шоркала. На пару с Калининой приползли к утру. Перепуганные, в слезах-соплях. Дуры! Устали идти. Залегли ночевать в лесу и чуть не стали завтраком для медведя.
– Ого…
– Вот тебе и ого! Мозг включать надобно! – раздражается всё больше.
– Я ж почти дошла. Не ругайся!
– Дошла она… Ремня получишь и весь разговор! – грозится по-старинке.
Бывало уже, обещал им отхлестать, но ничего такого, конечно же, не делал.
– Что в голове, Оля? Ты могла замёрзнуть или стать мишенью для этого хулиганья!
– Я же здесь, – мягко успокаиваю.
– Они тебя видели? – хмурится, отчего морщинки кажутся ещё глубже.
– Нет. Их пятеро было. Я трусливо спряталась за деревьями.
– Спасибо, хоть на это сподобилась!
– Дед… – лезу обниматься, несмотря на то, что он этого не любит. – Прости.
– Совсем обо мне не думаешь!
– Думаю. Думаю всегда. Ты же самый близкий для меня человек! – целую в щёку.
– Не слюнявь, Олён, – бросает недовольно. – Пошли поглядим, оклемался мажор или нет. Щас придумаем, как благодарить нас будет. За спасение.
– Ты чего! – возмущённо на него зыркаю.
– А чего? – потирает рукой поясницу. – Коля сказал, что его мерен лямов семь стоит. Потому и позарились на него ипантеевские. Куш решили сорвать. Новогодний.
– С каких пор дядя
