его ноги. – Да, я жестокая. Ну, извини. Хочешь персик?
– Ты про себя? Я очень хочу.
– Видишь, чувство юмора у нас совпадает, а это немало. Но персики любят решительных? – понюхала и положила на стол персик Анна.
– Они знают, чего хотят? – посмотрел на фрукт Андрей.
– Они знают, чего хочу я.
– Сплошные ребусы.
– Я понимаю, ты сыт, тебе надоели мои причитания. Но знал бы ты, как мне тяжело. Одно и то же изо дня в день. Одна и та же мать. Недовольная и подозрительная. Следит за каждым шагом. Куда делась ее доброта, а может, она никогда и не была доброй, а только прикидывалась. Прикидывалась матерью.
– Я своей благодарен, конечно. Я бы никому не пожелал такое пережить, – двинул кресло за ней Андрей.
– Тебе хорошо, за тебя есть кому переживать. Это я вынуждена одна все время бороться за какое-то мифическое будущее. А я, может, сейчас хочу жить, а не завтра. Сейчас, понимаешь меня, Андрей? – открыла окно Анна. Порыв ветра начал играть с занавеской. – Я же абсолютно нормальная, совершенно несовершенная, которая не хочет, чтобы ею восхищались на каждом углу. Ведь не в этом настоящая красота.
– А в чем?
– Я все время, когда стою перед зеркалом понимаю, что красота – это не стильная прическа, не прокачанный зад и яркий маникюр. Красота – это нечто более грандиозное и космическое. Это радость от долгожданного звонка, это улыбка, которая вдруг вспыхнула сразу после слез. Красота – это стареющая мама, которую ты обнимаешь так же нежно, как она тебя в детстве, это морщинки в уголках глаз от яркого солнца, и не важно, на кого ты смотришь, на солнце, на зеркало или на своего человека, это море внутри, которое переживает то штиль, то шторм, это ветер, который играет с прядью твоих волос, призывая никогда не забывать о свободе, это шрам на ноге, еще из детства, в котором ты любила кататься, на роликах, на велосипеде, на горке. Красота – это припухшее от любовной бессонницы лицо, это утренний, не тронутый косметикой взгляд, это алые губы влюбленности, потерявшие всякий стыд от такого количества поцелуев, это тушь, которая потекла под струями душа, унося с собой все черные полосы, красота – это слово, по которому ты скучала, это комплимент случайного незнакомца, это смешная шутка, это смех, такой же звонкий и искренний, как в детстве. Красота – это краски внутри, которые рисуют картину снаружи. Красота – это ты, не надо бояться себя.
Он не слушал Анну, он думал о своем. Лист бумаги, сорванный ветром, возвращает его в настоящее, он поймал лист бумаги, который снесло сквозняком со стола.
– Ты меня совсем не слышишь.
– Слышу, конечно, слышу.
– И что ты скажешь?
– Я и не боюсь, а вот мама всегда боялась за меня больше, чем я, – улыбнулся грустно Андрей. – Все эти успехи я переживал вместе с матерью, потому что отец, вскоре после начала моих занятий в бассейне, уехал. Ни много ни мало – в Антарктиду на полтора года. Так и мотался потом: полтора года здесь, полтора – там. Без отца было, конечно, как без опоры – все равно что ходить без палки, но я понимал, что работа есть работа. Мне только не нравилась его борода, которую носил каждый уважающий себя полярник, а отец себя уважал, это было понятно из его писем.
– Это он? – взяла со стола рамку с фото Анна.
– Да, – убрал лист бумаги на стол Андрей.
– Симпатичный. А он тебе до сих пор пишет?
– Ну да. Прямо из Антарктиды, – взял со стола конверт Андрей.
– С ума сойти. Вот я никогда не получала настоящих писем, – поставила рамку обратно Анна.
– Я тебе напишу? – показал ей конверт Андрей.
– Из Антарктиды? – взяла она конверт.
– Нет, из Москвы.
– На соревнования едешь? – стала рассматривать марку, понюхала конверт, потом положила конверт на стол.
– Ну да, ну да. На сборы, на три месяца. Там будет отбор на Олимпиаду, – подъехал еще ближе к Анне Андрей.
– Ого, я не переживу, – спряталась Анна за прозрачной занавеской.
– Не переживай, я буду тебе писать, – потянулся руками к ее ногам.
– Надеюсь, ты шутишь?
– Нет, – опустил он руки.
– Я про три месяца, – поправила она свои волосы, стоя за занавеской.
– Ты знаешь, мне предложили операцию сделать, чтобы я смог ходить.
– Я помню, ты говорил.
– А я никак не могу решиться.
– Не можешь, тогда закрой глаза.
– Зачем?
– Ну закрой, – все еще стояла за занавеской Анна.
Андрей закрыл глаза.
– Это сколько же писем можно написать за три месяца? – Анна тихо выскочила из-за занавески, взяла сумку и проскользнула в коридор.
– Три, если они настоящие. Письма от отца приходят раз в месяц, и они действительно настоящие. Искренние. Сейчас я понимаю, что он бежал от действительности. Я понял. Я его разочаровал как сын, а сестра как дочь, потому что вышла замуж и уехала за границу, жить. А мой отец посчитал это изменой. Может, и мама разочаровала, как жена… Может, но вряд ли. Все же она его любила и всегда ждала. А куда еще бежать? Антарктида – самое место. Все полярники бежали от себя. Дальше уже некуда. Там покой, там тишина и вечность. Вечная мерзлота, где можно было заморозить на время душу. У него была заморожена душа, у меня тело. Он потянулся руками к ее ногам, чтобы обнять их, но обнаружил только занавеску. Потом открыл глаза – никого. Только открытое окно и персик на столе.
Анна и Андрей в парке
Не спеша Андрей и Анна доходят до парка, где весна кажется еще солнечнее в окружении цветов и птиц. Он в коляске с приводом. Анна то подходит к Андрею, то отходит к клумбам, увлекаясь цветами. Она похожа на бабочку, которая порхает от цветка к цветку.
– Я соскучилась. Тебя так долго не было, – наконец подкралась она и подхватила кресло с Андреем сзади.
– Всего три месяца, – оглянулся он.
– А как будто год. Спасибо за письма. Теперь мой гештальт закрыт, – достала она из сумки конверты. Ты писал каждую неделю, ты превзошел отца. – Как, кстати, твои сборы?
– Отлично. Я же тебе рассказывал. Думаю, что последние, – остановил кресло Андрей.
– Неужели? Ты уходишь из спорта? А чем займешься? – развернула веером стопку конвертов Анна.
– Тобой.
– Неужели? Прямо кружится голова, – начала она махать на себя веером.
– Только тобой. Это правда. Я решил уйти из спорта.
– Уйти. А ты оптимист. Сначала сам на ноги встань. Ой, извини, что-то я не то сказала, –
