такой величавый человек не может это полностью выразить. – Завел, понимаешь, в моем доме эти свои разговорчики!
– В чьем, в чьем? – грубо фыркнул Сид. – Шляпы долой перед графом Слингсби! Чего там, перед целым герцогом!
Дворецкий гневно смотрел на племянника, жалея примерно в сотый раз, что не он его воспитывал. Судьба современной молодежи нередко тревожила Слингсби, а в Сиде Ланселоте Прайсе были все ее худшие черты.
– Ух, высек бы я тебя!.. – сказал он, отдуваясь. – Жаль, руки не доходят.
Сид не зря ходил на дебаты в рабочем предместье.
– И не дойдут, – парировал он. – Куда вам!
Последовала перебранка. Дворецкий старался как мог, но Сид превосходил его в искусстве спора, и спасся он лишь потому, что в комнату вошла женщина.
Она была немолода и не очень опрятна. Готовясь к визиту, миссис Прайс надела черное шелковое платье и напомадила волосы чем-то из запасов сына, но особым блеском не отличалась. Лицо у нее было багровое, глаза остекленели, и взгляд вряд ли мог сосредоточиться.
Однако, немного поморгав, она худо-бедно узнала участников ссоры и обратилась к ним с должной суровостью:
– Ай-я-я-яй! Чего ругаетесь?
Слингсби перекинулся на нее, радуясь новому антагонисту. Достойным дворецким не подобает препираться с сосунками; к тому же племянник оказался необычайно вертким. Каждое ваше слово он метал обратно как бумеранг, видимо – поднаторел среди большевичков. Словом, брат осуждающе взглянул на сестру.
– Явилась! – промолвил он. – Пьянчуга старая!
Схватившись для верности за кресло, мамаша Прайс охотно приняла бой.
– Это кто у тебя пьян… ик!
– Привет, мамань! – сказал Сид. – Лыко вяжешь?
– А то! – с достоинством отвечала она. – Ну, выпила капельку, а кто… ик! – виноват? Другой пожалел бы… я женщина хворая.
– Ничего, выдюжишь.
– Оно конечно, только сердце все скачет. Чего вы тут не поделили?
– Дядя Тед не верит, что из меня вышел бы какой-нибудь граф.
– Много он понимает!
– И вообще, – вступил в беседу Слингсби, – нечего ему тут делать.
Мамаша Прайс туманно смотрела на него.
– Эт кому, ему? Прям сейчас! Скажи про кого другого!
– Что ты плетешь?
– Да так… Я свое знаю.
– А я знаю свое, – сообщил дворецкий. – Тебе тут делать нечего. Иди в мою комнату.
Миссис Прайс отпустила кресло, чтобы гордо скрестить руки, но чуть не упала. Однако в голосе ее остался призвук гордо скрещенных рук.
– Ты тут не очень, Теодор! Знай, с кем говоришь. А то я тако-ое скажу…
– Ладно, только не здесь. Это тебе не вокзал какой-нибудь.
Сид был счастлив, словно достал лучшее место на матче века.
– Давай-давай! – подбодрил он родительницу. – Давай, не спускай.
Однако мамаша Прайс угасла. По ее щекам текли слезы.
– Кому я нужна? Никто меня не любит! Ой, я бедная, нес…
– Эй, выше нос!
– Меня родной брат обижает! Родной сы-ы-ын…
– А что я? Что я? Ты на себя погляди!
– Ой, Господигосподигосподи!
– Ладно, мамаша!
– Сам виноват, – мрачно сказал Слингсби. – Надо было смотреть.
– Так она просила! Припадок у нее!
– Что его милость подумает?
Слова эти навлекли страдалицу на новую мысль.
– А выпью-ка я за него вина!
– Чайку, – поправил ее брат. – И не здесь, у меня. Сил с тобой нету! Пошли, пошли, оба!
– Где Полли? – жалобно спросила мамаша Прайс.
– В парке, – отвечал Сид, – смотрит на кроликов. Никогда их не видела. То есть живых, надо понимать. К чаю вернется, как это, голубь в голубятню.
– Хорошая девушка, – сказала мамаша Прайс, – американка, да что поделаешь! Я всегда говорю, люди разные бывают. Кто-кто, а она никого не застрелила, хоть там у них и принято. Тихая такая, уважительная. А чтоб стрелять – да боже мой!
– Мамаша все в кино ходит, – пояснил Сид. – По ней, там одни гориллы да гангстеры.
– Ка-ак пальнет! – сердито сообщила гостья. – Я так понимаю, это надо запретить. А Полли прямо говорит, не скрывает, что оттуда, но чтобы кого застрелила… Тихая такая, воспитанная. И работница хорошая. Женись, сынок, женись, бывает и хуже. Никого не застрелила.
– Чего мне жениться, мать? – сурово сказал Сид. – Еле кручусь, работы много. Мне не до баб. Я в свои ножницы влюбленный.
– Меня бы кто любил! – взвыла мамаша.
– Хорошее дело. А то, может, чаю? Оп-ля, пошли!
– Где Тони… ик… его милость? Мы не обнимались!
– Обниметесь, обниметесь, – заверил Слингсби. – Идем! Нет, таких зануд…
Двери закрылись, в комнате воцарился мир.
4
Мир распростер свои мягкие крылья не только над гостиной. День достиг той точки, когда (если каким-то чудом погода стоит хорошая) все сущее озаряет поистине волшебный свет. Люди, звери, вещи словно заснули. Лужайку покрыла тень. В кустах щебетали птицы. Предвечерние ветерки обещали долгожданную прохладу.
Эту мирную тишину нарушили зловещие звуки. Сами по себе они вполне привычны в наше автомобильное время – гудки, скрип тормозов, сдавленный крик; но сейчас они просто поражали, как какая-нибудь сенсация.
Сменила их тишина, тоже довольно зловещая. Потом заскрипел гравий, и в дом, через окно до полу, вошел лорд Дройтвич без пиджака. Шел он осторожно, поскольку нес девушку. Завидев диван, он прислонил ее к подушкам, отошел немного, отер лоб и вгляделся получше, после чего сказал:
– Ой, господи!
Девушка лежала на спине, закрыв глаза. Ему она напомнила подбитую птичку, а так, сама по себе, была субтильной, даже хрупкой и очень хорошенькой. Несчастному пэру показалось, что губы у нее как раз такие, которые охотно улыбнутся, если вообще приоткроются.
– Ой, господи! – повторил он. – Ой, батюшки!
С отчаяния он взял неподвижную ручку и стал ее гладить изо всех сил. Казалось, что бьешь бабочку, но он не сдавался, и, наконец, девушка открыла глаза.
Они были приятные – большие, цвета старого хереса, но даже если бы они оказались рыбьими, он все равно бы обрадовался. Открыла – и на том спасибо.
– Привет! – сказала она.
Голос тоже был приятный – мелодичный, низкий, но Тони плохо разбирался и в голосах. Он молча вытирал лоб. Девушка огляделась и, видимо, что-то вспомнила.
– Знаете, – сказал Тони, с облегчением и даже почтением глядя на нее, – я в жизни не видел такой замечательной девушки.
Она улыбнулась. Да, он был прав. Улыбалась она при малейшей возможности.
– Это вы про меня? Почему?
– Во-первых, – отвечал Тони, – потому что вы улыбаетесь, хотя я вас переехал. Во-вторых, потому что вы не спросили: «Где я?»
– Я и так знаю.
Тони глотнул воздуху.
– Я знаю, где должен быть я, – сказал он. – В суде. Судья надевает шапочку и говорит: «Подсудимый!..»
– Да вы же не виноваты! Я выскочила из кустов прямо под колеса.
– Выскочили?
– Еще как!
