class="p1">Серафим чуть приподнял правое крыло, и перед Иисусом и Гавриилом возникло большое пятно, в котором, не торопясь, перемещались оттенки цветов. Но вот они стали напоминать кристаллы, кристаллы с той же неспешностью отделялись друг от друга, пока не превратились одни в разноцветных бабочек, другие в небольших птиц. В центр хора влетала невзрачная серенькая птичка; устроившись на ветке черемухи, она, похоже, намеревалась исполнить соло.
– Соловей! – торжественно представил Серафим. – Открытие сезона!
Соловей выдал руладу, расправил крылышки, словно для принятия голосов одобрения, вспорхнул на ветку повыше. Иисус выставил большой палец; взглянул на Гавриила, спрашивая взглядом: «Ну, каково?» Тот, отложив трубку, тоже выставил большой палец:
– Где их Серафим только и берет? И ведь каждый раз что-то новенькое.
Соловей выставил шейку вперед, приоткрыл клюв и начал выделывать такие безупречно чистые колена, что форель в реке, выпрыгнув за наживкой, замерла на лету, и так провисела в воздухе, пока певун не затих. Серафим снова приподнял крыло, хор, образовав многоцветный конус, вершина которого уходила далеко вглубь, пока молчал. Но вот из глубины донесся могучий густой бас:
Господи, Боже наш,
величественно имя Твое!
Слава Твоя простирается превыше небес!
– Ну, вот, начинается, – поморщился Иисус.
Из той же глубины розовой воронки донесся хор бабочек:
Когда мы взываем,
услышь нас, Боже правды нашей!
В тесноте Ты дал нам простор.
Помилуй нас и услышь молитву нашу.
В калейдоскопе воронки началась круговерть оттенков цветов, края ее озаряли всполохи; взору Иисуса и Гавриила предстали то убегающие, то наплывающие волны эфира. И в нем, в эфире, возникли золотистые и серебристые микроскопические капельки; они возникали и лопались, извлекая при этом трепещущие звуки, едва различаемые совершенным слухом. Иисус прошептал Гавриилу:
– Все-таки Серафим великий имитатор.
– Что ты имеешь в виду? – также тихо спросил Гавриил.
– Однажды я встретил раннее утро на Земле, на берегу Понта. Меня вызвал папа, я должен был, не мешкая, возвратиться домой, но море было таким тихим, вода остановилась, замерла; она напоминала хрустальный стол в офисе папы. Ну, знаешь, тот самый стол, за которым он обычно работает. А мне так захотелось поплавать! И одновременно я не хотел тревожить гладь моря: даже маленькая морщинка на ней, вызванная моим вторжением, нарушила бы эту красоту, исказила бы ее. Но искушение было велико. Медленно, осторожно вошел я в воду, поплыл. В метрах ста от берега увидел женщину. На тыльной стороне ее ладони пристроилась бабочка: как и я, она наслаждалась красотой. Мы поплавали немного, и хотели уже возвратиться на берег. И в этот момент пошел дождь. Из маленького темного облака, которого я раньше не заметил. Капли такие крупные! Они падали отвесно, и в местах соприкосновения с водой возникали воздушные купола. Вдобавок к этому над прибрежной горой показалось утреннее солнце, лучи его пронзили воздушные полусферы; и водная гладь засияла золотистым и серебристым цветами. Представь себе миллионы воздушных полусфер, они рождались и погибали в один и тот же миг, источая крохотные пучки искр! Я тогда рассказал об этом Серафиму. Мне кажется, он сегодня воссоздал ту картинку. Не хватает только лани, которая стояла на берегу и любовалась чудом вместе со мной.
– Во вкусе ему не откажешь, – согласился Гавриил. – Мы в детстве называли его романтиком. Теперь он несколько замкнут, вероятно, стесняется искалеченного крыла.
Между тем, хор херувимчиков продолжал песнопения:
Ты возжигаешь светильник наш, Саваоф;
Ты просвещаешь тьму нашу.
Из глубины, оставаясь незримым и неведомым, опять прогудел бас. Казалось, кому-то было важно напомнить слушателям о том, что помимо милости Саваофприбегает и к суровому наказанию.
Наклонил Он небеса и сошел, —
и мрак под ногами Его.
И воссел на херувимов и полетел,
и понесся на крыльях ветра.
От блистания перед Тобой, Саваоф,
бежали облака Твои,
град и угли огненные.
И явились источники вод,
и открылись основания Вселенной
от грозного гласа Твоего, Саваоф,
от дуновения духа гнева Твоего.
Иисус заскучал и, кажется, Серафим заметил его настроение. Он взмахнул крылом, дав знать, что концерт окончен. Обрадованные серафимчики, преображенные из птиц, бабочек в подобие Иисуса, закружились вокруг него:
– Сын Саваофа, поиграй с нами!
– Иисус, я принес тебе подарок! Я сам его смастерил!
– Возьми нас с собой на Землю, когда полетишь туда!
Голоса и просьбы сливались в один хор, пока, наконец, Серафим не прикрикнул на расшалившихся детей. Иисус под конец устроил с ними хоровод, каждому подарил по березовой веточке, доставленными с Земли, и пообещал устроить экскурсию на Землю, если не будет против Серафим.
– Это надо обсудить наверху, – откликнулся Серафим. – Предложение, конечно, заманчивое, но реализация его связана с большими затратами. Прежде всего, необходимо обеспечить охрану и безопасность этих шалунов.
Серафим долго обосновывал проект, пока Иисус не пообещал ему при случае поговорить с отцом.
Картина вторая
Люцифер был на внешней границе галактик; пока добирался сюда, изрядно устал, хотел прилечь на мягкую раскладушку, которую всегда брал с собою при дальних странствиях, но запульсировала черная кнопка – прямой выход на Меона.
– Ты уже на месте?
– Да, патрон.
– Ну, что там?
– Основательно еще не разобрался, но по всем признакам – без изменений. Разлетаются.
Меон долго молчал. Говорить, в общем-то, не о чем, все и без того ясно, но так хотелось услышать ободряющую новость, что всякий раз он не удерживался от звонков. Накануне ему приснился сон, будто какая-то сила изогнула траекторию полета галактик (пусть на долю градуса, но изогнула!), и он во сне начал лихорадочно рассчитывать, когда они возвратятся в первоначальную точку – в Ничто, в Небытие. В ту точку, где они с братом Саваофом так безмятежно проводили время.
Время… Эта величина, как и многое другое, тоже появилось с момента, устроенного Саваофом Взрыва. А самое главное, появился свет. Он ворвался в пространство, которого тоже не было, вернее, оно, как и все, было в плену у них, двух братьев, не знавших прошлого.
Что взбрело в голову Саваофу, что побудило его выпустить умиротворенную энергию наружу, устроить хаос? Этот вопрос терзал Меона постоянно. Возможно, ответ на него знал Саваоф, во всяком случае, он мог бы сказать о мотивах, но Меон не допускал и мысли когда-либо встретиться и поговорить с братом. Ненависть к брату не ослабевала, напротив, нарастала, чем яснее он
