жертвы. Как он хотел в эти минуты обратиться к кому-нибудь с просьбой и за советом, но, увы, никого не было перед ним. Одиночество…
– Так почему они преследуют меня, папа? Я их раб?
– Как тебе пришло такое в голову? Свободен не тот, кто избавлен от слежки, а тот, кто, зная о ней, действует, тем не менее, в соответствии со своей волей.
– Ага… Куда бы я ни направился, они всегда тут как тут. Гогочут, корчат рожи, высовывают языки. Бросаются астероидами, науськивают кометы.
– Сынок, ты надежно защищен от их выпадов. Я могу посоветовать только одно: не обращай внимания. В крайнем случае, покажи и сам им язык…
– Ой, папа, ты, правда, клевый. Я так и сделал: показал им язык. Но разве ты не можешь приказать, чтобы они перестали дразнить меня?
– Не могу. Они тоже не рабы.
– Не говори так, папа. Ты можешь всё!
– Ну, хорошо. Но скажи, что тебя так привлекает на Земле? Ведь это всего-навсего песчинка в мироздании. Меньше песчинки.
– Там всё так красиво. Я во многих местах побывал, но Земля, по-моему, лучшее твое творение. Сначала мне больше всего нравились цветы, потом я полюбил птиц и шмелей.
– Шмелей? Почему именно шмелей?
– Они не рабы: ничего и никого не боятся. Потом я полюбил лань. Когда я первый раз встретил ее, она так удивленно глядела на меня. Глаза у нее большие и доверчивые. Она отщипнула немножко травы и принесла ее мне. Я рассказал об этом твоему камердинеру, но он только укоризненно покачал головой.
– Почему ты назвал Михаила камердинером, разве ты не любишь его?
– Ну, что ты, папа, я очень люблю дядьку, однако он часто бывает занудой.
– Просто у него много забот. Ну, конечно, и характер… Он нуждается в отпуске, в лечении, я не раз предлагал и то, и другое, но он не допускает и мысли оставить меня без опеки. Он настоящий друг и верный товарищ. Прошу тебя, прислушивайся к нему. А теперь, прости, мне надо заняться делом.
– Хорошо, папа… Только у меня есть еще одна просьба.
– Если одна, то давай.
– Я хочу знать историю Земли.
– Ты хочешь прочесть ее или увидеть?
– Увидеть. И прочесть.
– Что ж, я распоряжусь.
Иисус слез с колен отца, уселся в капсулу, и хотел уже нажать клаксон, как отец поманил его пальцем:
– Ты увидишь историю Земли, но, боюсь, она тебя разочарует. Может, следует немножко повременить?
– Ну, уж нет! Ты заинтриговал меня еще больше.
Иисус передернул рычаг, и капсула его взлетела. Через мгновенье он оказался внутри облака; внизу по его просьбе дизайнерами был воссоздан участок Земли, который ему особенно полюбился. В его центре текла река шириной чуть больше ста метров, на правом берегу вплотную к воде росли огромные вётлы, за ними на песчаной косе сосны, напоминающие прямые, тонкие, длинные свечи, которые он однажды видел в келье Михаила. Сосны стояли неподвижно, лишь иногда крона молодых деревьев, подроста, упруго сопротивлялась верховому ветерку, а вершины крупных сосен прятались в облаке и не были видны. Левый берег, пологий, уступив течению, позволил реке образовать небольшой залив, заросший ближе к берегу кувшинками. В фарватере вода о чем-то не переставая переговаривалась с берегами; выскакивала форель, выхватывая зазевавшихся насекомых. В заливе лениво кружил большой таймень, за ним, словно почетный эскорт, плыли, каждый сообразно своей величине, ленки, за ленками сиги, а после них плотва и прочая мелочь.
Стоял полдень, природа дремала, пожалуй, только кузнечики не утомились, точа подсохшую траву, да еще шмели, его любимые шмели, торопливо и жадно засовывали рыльца в цветы.
Позади песчаной косы, на приподнятом близком берегу, росла одинокая ветла, листья ее касались воды. Течение здесь было слабым, но потому как узкие листья ветлы то погружались в воду, то выныривали, можно было догадаться, что оно все же есть. За ветлой, покрытой густой листвой, кто-то рыбачил с удочкой. Иисус, намереваясь войти в воду и приплыть незамеченным к рыболову, скинул сандалии, но в последний момент передумал. Он наверняка знал, кто там, за ветлой. Разумеется, Гавриил. Это его любимое место. К тому же только Гавриил, страстный рыболов, мог выбрать полдень для лова. Когда ему говорили о предпочтениях утренней и вечерней зорьки, он отмахивался: «Главное не поймать, а наловиться».
– Приветствую Чрезвычайного Посла Его Величества в стане врага Меона! – Иисус подошел к Гавриилу незаметно, сзади. – Ты в отпуске или в самоволке?
– А-а, малыш? Ничего не имеешь против вторжения в твой заповедный уголок?
– Ты меня в сотый раз об этом спрашиваешь. И я в сотый раз отвечаю: всегда рад тебя здесь видеть. Рад, что ты полюбил это место.
– Да, люблю здесь бывать, особенно перед встречей с партнером.
– С Люцифером?
– С ним. Мне кажется, он доведет меня до инфаркта. Коварство перемежается с цинизмом, наглость с нескрываемой ложью, гнев с лицемерием. Впрочем, не стану загружать тебя тенями. – Гавриил набил трубку табаком. – Позволишь мне в твоем владении предаться греху?
– Дыми. Я только отойду на три шага. Боюсь подхватить коронавирус. – Иисус усмехнулся, затем огляделся, подал пальцами знак, и в восточной стороне облака образовался тоннель, в который пролилась розовая струя света. – Скоро прилетят серафимчики. У них здесь спевки.
– Я тотчас уйду, – отозвался Гавриил. – Не стану вам мешать.
– Напротив, я хотел попросить тебя послушать наши псалмы. – Иисус перешел на шепот. – Скажу тебе, Гавриил (но не как чрезвычайному послу папы, а как другу), меня, ну… – он смутился, – несколько угнетают эти занятия. Так много восхвалений! Мне кажется, и папа морщится, когда слушает наши песнопения.
– Это затея Михаила… Он большой законник и чрезмерно чтит порядок. Порядок, конечно, должен быть, но, когда его много, это уже… беспорядок. Отец твой это понимает, а Михаил слишком прямолинеен, чтобы понять.
– Я папе сказал: он зануда.
Гавриил расхохотался:
– Так прямо и сказал?
– Так и сказал. Но вообще-то я люблю Михаила.
– А кого ты не любишь, малыш? Будь, однако, осторожней. Будь прост, но не очень.
Первым показался Серафим. Вокруг Серафима, подобно электронам у ядра, началось круговое движение детей. Они кружили, казалось, на первый взгляд хаотично, будто примериваясь к поставленному наперед хореографом танцу, но Иисус знал, что это всего лишь прелюдия к спектаклю, постановка которого еще ни разу не повторилась. Наконец, все замерло; Серафим вышел вперед, манерно поклонился Иисусу и улыбнулся Гавриилу:
– Мы готовы. Готов ли ты, Иисус?
Иисус переглянулся с Гавриилом; губы его тронула легкая усмешка:
– Я, к сожалению, не успел ознакомиться с программой представления. Ты, дядя Серафим, намерен чем-то удивить?
