промокашка, Фоме стало не по себе: у парня действительно вариант был один — тянуть, как можно дольше, а тут даже вякнуть по-хорошему не успел на прощание.
— Все равно он следующий был! — успокаивали его остальные, весьма довольные результатом. — Да и не жилец он все равно, с такой башкой!
Как знать, как знать, думал Фома.
— Нет, было смешнее, когда у одной стали ногу отпиливать, а у нее рука вдруг стала подниматься. И с каждым запилом все выше, и палец торчит, как перст указующий. О-так, понял? Туда — вверх! А потом вдруг ка-ак сядет!.. Тут уже все обосрались, включая и Мартыныча!
— Неужели этот алкоголик еще на что-то реагирует? Он же все время в полуотрубе!
— Еще как — он трезвый был!.. Так среагировал, что мы чуть не задохнулись! Кака Шанель!
Колян, сильно выпивший по случаю праздника и дня рождения одноклассника, согнулся от смеха пополам. Потом закашлялся и наконец выдохнул в изнеможении «о, мля!» и утер выступившую слезу.
— Кончай, Санек, а то я тут помру, не дожив, клянусь!..
Он оглядел унылое помещение в кафеле и клеенках и явственно ощутил стылый сладковатый запах, который здесь доминировал, если вдруг отвлечешься от водки. Только она родимая, сверкая слезой на столе, скрашивала последний уют, словно живая вода — мертвых витязей. Какие-то шланги, швабры и металлические зажимы и запах!.. Колян снова почувствовал себя не очень пьяным в такой обстановке. В отличие от него, его одноклассник, Санек — вечный студент-медик, чувствовал себя здесь, как дома, время от времени исчезая ненадолго в покойницкой по какой-то надобности.
— Слу-ушай! — протянул Колян, наблюдая индейское равнодушие, с каким Санек проникал к покойникам и возвращался обратно, но перед тем, как задать свой вопрос, попутно поинтересовался:
— А чего ты там делаешь?
— Градусники ставлю! — хохотнул Санек. — Жара-то какая! Как бы макияж не поплыл!
— Ооо! — ревел снова Колян, и лицо его наливалось клюквенной багровостью.
Отдышались. Выпили.
— А вот бывает так, — вспомнил Колян свой вопрос, — чтобы он ожил? Или она? По-настоящему?.. Ну, вот лежал, лежал и вдруг — а!..
Колян пьяно дернул рукой вверх, показывая восстание из мертвых.
— Как эта… летаргия, ну или там… — Он неопределенно крутанул рукой.
— После патологоанатома? — спросил Санек, закуривая.
— Который режет, что ли?.. Ну да!
— Не, после вскрытия — нет, а так — бывало… Мартыныч рассказывал совсем недавно, я, правда, еще не работал, встал один с номерком и пошел. Прям, блин, талифа куми, какая-то! Лазарь!
— Как пошел?.. Сам?
— В том-то и дело, что сам! Весь народ, что был, как дристанет в разные стороны! Правда, это ночью было — одни бомжи и студенты, вроде меня, из профессионалов только Мартыныч.
— Профессионал! — захохотал снова Колян. — Киллер!
— Ну!.. А он пьяный в дугу, ни хрена не испугался, хвать за лопату и за ним, за жмуриком. Ребята возвращаются, покойник обратно лежит.
— Замочил что ли, жмурика? — удивился Колян. — Это ж статья!.. — Голова его восхищенно крутанулась. — Во дают! Ничего не боятся, покойников мочат!.. А не врет?
— Может и врет, — лениво сплюнул Санек на кафель. — Давай выпьем! Че тут у нас осталось-то?.. О, почти полбутылки еще, живем!
— У меня еще банка есть!
— Ну, тогда давай будем толстыми?..
Выпили. Закусили. Саньку захотелось показать Коляну, что и у них в морге дела творятся всякие.
— Знаешь, что он мне рассказывал, когда я ему проставился? Что он позвонил родственникам этого жмурика. А те говорят: умерла, так умерла! А ты, Мартыныч, помоги, мы же тебя знаем, отблагодарим! И ты нас, надеемся, помнишь, сука моргинальная!.. Ну, Мартыныч и…
— Родственники?! Ну, мля, что у вас за дела-то творятся?! — поразился Колян. — Это что ж и умереть спокойно нельзя? И там рэкет?! Хоть не умирай, блин!
Этого Санек и добивался. Он довольно откинулся на стуле, забросил ноги на стол.
— Да там деньги такие, что Мартыныч до сих пор в штанину ссыт, при упоминании! — сказал он. — В общем, он говорит, что если б не он — жмурика, то сам был бы жмуриком. Они для этого ему и телефон дали, звони, мол, сразу, если что!..
Колян снова повертел головой:
— Ну и чё, неужели никто ничего?
— А чего, кто знает-то? Да и не верит никто. Вот ты веришь?
— Я-то? — Колян задумался, потом вдруг кивнул на дверь. — А там они все паталага… ну, вскрытые? А то я, знаешь, этих дел не люблю!
— А-а, проперло! — засмеялся Санек. — Да там уже все даже раскрашенные под свои фотографии в молодости! — махнул он рукой. — Не боись! Да и утро уже почти. Мартыныч говорит, что они только по ночам оживают. Омля, как — целая наука!..
Он снова коротко хохотнул.
— Тогда давай еще, чтоб побыстрее рассвело! — предложил Колян, разливая. — Чтобы все было джулай монинг!
Оба опять пьяно расхохотались и пошли помочиться на улицу, распевая «Julymorning».
— Мартыныч, открой, гадом буду, ничего не будет! — кричал Санек, дергая дверь; он был вне себя. — Открой, говорю, сука летальная!!
— Убью! — кряхтел Колян, тоже пытаясь пристроиться к двери и обнаруживая в щели зажатую полу халата Мартыныча.
Схватившись за нее, он изо всех сил потащил. Дерюга затрещала, но не порвалась, так как была захвачена вместе с прорезиненным фартуком, а лишь поддалась немного.
— Открой, гад, всем хватит! — выкрикнул Санек. — У меня ж день рождения, сукой буду, налью!
Бесполезно! Мартыныч, отоспавшись где-то среди трупов, в холодке, принял свежего покойника из больницы и, воспользовавшись тем, что его напарник с гостем вышли «освежиться» прямо на робкий рассвет, стащил со стола последнюю, непочатую бутылку водки. Санек, возвращаясь, увидел только мелькнувший коричнево-зеленый халат и
