— Большой человек, — кивнул я.
— У Ортобула есть, по крайней мере, одно большое преимущество: он говорит глубоким голосом, неторопливо и очень значительно, что производит хорошее впечатление на судей. Сейчас идут предварительные слушанья, и до сих пор он отказывался привлекать своих рабов как свидетелей.
— Значит, их не пытали, пока, во всяком случае.
— Именно. Показания этой женщины были бы очень желательны, так что обвинение будет настаивать. Но знай: уступить в таком вопросе — значит, уронить себя. Граждане, которые находят силы уберечь собственных рабов от пытки, всегда выглядят достойнее. Но главным обвинителем Ортобула выступает Эргокл, который, осмелюсь предположить, и без показаний рабов способен на многое.
Наш разговор был прерван появлением Феофраста, статного, высокого и, как всегда, несколько чопорного. Он возвращался в Ликей, но, как гостеприимный хозяин, я должен был пригласить его зайти. Непростым собеседником был для меня Феофраст, такой непреклонный, он так тщательно выбирал слова, — а остатки жалкой трапезы лишь усугубляли мое смущение. Следуя учению Пифагора, Феофраст избегал мяса, но я сомневался, что его прельстит мой жухлый сельдерей. Блюдо с пыльным инжиром и орехами все еще стояло на столе, но я ничуть не удивился, что Феофраст не пожелал отведать прошлогодних фруктов.
— Мы как раз обсуждали суд над Ортобулом, — произнес Аристотель, пытаясь отвлечь внимание Феофраста.
— Афины славятся своими судами, — заметил я. — А кто, интересно, выдумал нашу систему судопроизводства?
— Как раз этот вопрос обсуждают сейчас мои ученые, — воскликнул Аристотель. — Приходи в Ликей и побеседуй с ними. Как хорошо, что еще осталось место, свободное от давления суда, Народного собрания и горожан, место, где можно открыто говорить о подобных вещах, сея мудрость, а не удовлетворяя праздное любопытство зевак.
— Мне не хватает философских бесед, — признался я. — Вот что я на самом деле хочу знать: можно ли одновременно быть счастливым и приносить пользу родному городу? Как и по каким законам должен жить человек?
— Ничего себе вопросы ты задаешь! — протянул Феофраст. — Они, безусловно, занимают ученых Ликея.
И тут мы вновь отвлеклись, потому что в андроне появился мой младший брат Феодор, который предпочел общество взрослых одинокой трапезе в гинекее. Ему было всего десять лет, в этом возрасте мальчику еще надлежит оставаться на женской половине дома. Такого мнения придерживались все — кроме самого Феодора. Некоторые мужчины охотно позволяют детям развлекать посетителей после трапезы (и принимать от них подарки), но я никогда не практиковал этот обычай в собственном доме и потому не собирался представлять брата гостям. Он был слишком мал, чтобы участвовать в беседе зрелых мужей. Но мы уже закончили есть, и Феодор осмелился прийти без приглашения. Недолго думая, он схватил с тарелки сомнительного вида инжирину и бесцеремонно вмешался в разговор.
— А я знаю, о чем вы говорите, — сообщил он. — О суде. Громкое дело. Эргокл утверждает, что Ортобул напал на него и ранил. Об этом болтали мальчишки в школе. А если кого-то признают виновным в нападении и нанесении ран, его казнят?
— Нет, — медленно ответил Аристотель. — Но он может лишиться своего поместья. Потерять все, что имеет.
— Но его не казнят? — В голосе Феодора явственно слышалось разочарование. — Люди, которых приговаривают к смерти, должны ведь выпить яд, да? Там, в тюрьме на Агоре, совсем рядом с нами. Один из старших мальчиков рассказывал нам об этом. Его отец когда-то входил в коллегию Одиннадцати и заведовал тюрьмой. Осужденному приносят цикуту, ужасная гадость! Он выпивает яд, потом начинает кашлять, синеет и коченеет.
— Именно такой была смерть Сократа, — печально сказал Аристотель. — Я много об этом знаю. Мой учитель Платон, который преклонялся перед Сократом, не присутствовал на казни. Он сказался больным, хотя лично я думаю, он просто не смог заставить себя пойти. Но я слышал рассказы очевидцев, в том числе, некогда прекрасного Федона, который, как и Платон, был тогда так юн, что дожил почти до наших дней.
— Что тебе известно? Пожалуйста, расскажи! — попросил Феодор. — Почему его казнили? И кто он такой, этот Федон?
— Сократа казнили по обвинению в святотатстве и совращении молодежи, а юный Федон был его учеником. В одном из диалогов Платона он повествует о смерти Сократа. Хотя он прожил достаточно долго, чтобы сделать это самостоятельно, а не так, словно его допрашивает Платон.
— А как именно умер Сократ? — Феодор явно жаждал ужасных подробностей, и Аристотель начал рассказывать, прежде чем я успел перевести разговор на другую тему и приструнить мальчишку.
— Сократ умер в тюрьме. Не раз и не два склоняли его к побегу. Но тем, с каким религиозным спокойствием он принял смертный приговор, так и не изменив своим убеждениям, он опроверг любые обвинения в богохульстве, пусть даже ожидая смерти в тюремной камере. Друзья Сократа отказывались верить, что великого философа все-таки казнят, но однажды утром, когда они пришли его навестить, сбылись их худшие ожидания. Они не только рыдали, как описывает Платон, некоторым стало плохо, особенно когда внесли яд. Сократ, с которого сняли оковы, рассуждал о безнравственности и старался приободрить друзей. Ему сделали промывание кишечника и мочевого пузыря, он принял ванну, облачился в чистые одежды, попрощался с женщинами и своими детьми, а потом, окруженный друзьями, стал ждать, когда подействует яд. — Аристотель вздохнул и вдруг улыбнулся. — Знаете, Сократ был очень храбр. Он мог бежать, как ему предлагали друзья, и спастись от смерти. Но отказался. Он подчеркивал, что принимает приговор Афин по собственной воле. Это ли не прекрасный пример самодвижущегося существа, Стефан!
— Почему он не убежал? Я бы непременно убежал! А если бы не смог, я бы вышиб чашу с ядом из рук тюремщика, — возбужденно сообщил Феодор.
— Храбрый человек склоняется перед неизбежным, Феодор. Сократ был храбр. Он не дрогнул до самого конца. Некоторые осужденные откладывают принятие яда до последнего и даже проводят ночь накануне казни в пирах и любовных утехах, но не таков был Сократ. Солнце еще не успело подняться над вершинами гор, когда он, не желая тянуть, выпил яд. Он разговаривал и ходил по камере, как ни в чем не бывало, а потом, почувствовав невыносимую тяжесть в ногах, лег. Когда яд проник в сердце, он забился в конвульсиях и умер, как и пророчил тюремщик.
Феофраст вздохнул. Аристотель смотрел вдаль, словно где-то там он мог видеть эту печальную сцену.
— Не терзайся, — мягко произнес я. — Это случилось задолго до твоего рождения.
— В моем возрасте начинаешь иначе воспринимать время, Стефан. И потом, я нахожу смерть Сократа очень обнадеживающей, ибо она утвердила меня в мысли, что человек способен достойно встретить свой конец.
Старая рана, которую Афины нанесли философии, казнив одного из своих умнейших и выдающихся граждан, угнетала Аристотеля. Вот почему я, пусть и не слишком удачно, попытался сменить тему.
