Книга Суд и ошибка. Осторожно: яд! - Энтони Беркли

– «Святость человеческой жизни сильно преувеличена», – процитировал Феррерс. – Только подумать, какое мужество требуется, чтобы произнести такое перед сборищем убежденных сентименталистов, причем некоторые из них – сентименталисты профессиональные.

– И вы верите, что так и есть? – осведомился преподобный Джек Дэнни.

– Конечно, так и есть.

– А! Ну что ж, вы – журналист, а журналисту причитается быть циничным. – Священник улыбнулся и пригубил свой портвейн.

Феррерс, улыбнувшись учтиво, поправил элегантный узел своего черного галстука. Он был не журналист, – если, конечно, не считать журналистом литературного редактора одного из самых старых и самых почтенных литературных еженедельников в Лондоне; и он распознал колкость в риторическом приеме преуменьшения. Они с Джеком Дэнни были давние противники.

– Так же, Джек, как человеку вашей профессии причитается быть сентиментальным, – не без вызова парировал он.

– Пожалуй, пожалуй, – мирно отозвался священнослужитель.

Сидевшие напротив военный и чиновник, отслуживший свое в Индии, обсуждали Новую Молодежь.

Майор Баррингтон, высокий, привлекательный джентльмен с седыми усами щеточкой, вскоре после войны вышел в отставку из регулярной армии, чтобы принять дипломатическое назначение, и не так давно женился на одной из сравнительно Новых Молодых, так что, можно было надеяться, кое-что об этой биологической разновидности знал. Дейла, чиновника, который вернулся из колонии в довоенном состоянии ума, Новые Молодые ввергали в откровенное замешательство: они даже изъяснялись на наречии, разительно отличавшемся от языка Старых Молодых, к коим когда-то принадлежал он сам.

Уловив отголосок разговора на другом конце стола, Дейл воспользовался им, чтобы подкрепить собственные аргументы.

– «Святость человеческой жизни»! – хмыкнул он, взъерошив седую гриву, которая падала на лоб, делая его похожим на шотландскую овчарку. – Вот именно. Примета времени. Как раз то, о чем я говорил. Они теперь так высоко ставят свои бесценные шкуры, что по сравнению с этим все остальное не важно. Но разумеется, приходится прикрываться велеречивой фразой вроде «святости человеческой жизни».

– Справедливости ради скажу, что они осмотрительны и тогда, когда дело касается чужих шкур, – вступился майор. – Нет, не думаю, что все упирается в эгоизм.

Мистер Тодхантер, как положено доброму хозяину, не упустил шанса сделать разговор общим. Вытянув вперед свою маленькую лысую голову, которая венчала его костлявое тело, как картофелина, не поместившаяся в мешок, сквозь стекла очков он уперся взглядом в чиновника.

– Значит, вы согласны с Феррерсом, Дейл, что человеческой жизни придается слишком большое значение? – спросил он.

– Ну, я выразился не вполне так.

– Но имели в виду именно это, – указал Феррерс. – Признайтесь, будьте мужчиной!

– Ну хорошо. Пожалуй.

– Разумеется. Всякий здравомыслящий человек так думает. Только сентименталисты вроде нашего Джека делают вид, что верят, будто жизнь всякого болвана священна. А, майор?

– Думаю, надо уточнить предмет спора, – заметил тот. – За или против обычной глупости я бы свидетельствовать не стал; но если вы скажете, что подразумеваете ту глупость, которая представляет собой угрозу, я целиком с вами.

– Вот видите, Джек! – Феррерс улыбнулся своей позапрошлого века улыбкой и изобразил легкий поклон. Феррерс был воплощенный восемнадцатый век. – Майор – смелый человек, как, впрочем, и полагается воину. Смелость нужна, чтобы высказать напрямую то, о чем мы все думаем, а именно: лучшее, что могло произойти с этим идиотом-автомобилистом, к примеру, – это что он погибнет как можно скорей, врезавшись в телеграфный столб, нам всем на благо. Или вы настаиваете на том, что его жизнь, которую он расходует нам во вред, священна?

– Конечно, настаиваю, – откинувшись на спинку стула, спокойно откликнулся маленький пухлый священник и улыбнулся соседу с той ласковой уверенностью в своей правоте вопреки всем доказательствам и всякой логике, которая так раздражает всякого, кто имеет глупость ввязаться в спор с духовенством.

Майор Баррингтон повертел в пальцах ножку бокала.

– Я-то даже не об этом бестолковом автомобилисте. А вот возьмите, к примеру, какого-нибудь государственного деятеля, который собирается ввергнуть страну в войну. Предположим, он один способен ее предотвратить и не делает этого. Он может стать причиной гибели сотен тысяч жизней, священных или нет, уж как вам угодно. И предположим, является некий патриотически настроенный убийца и из лучших побуждений стирает его с лица земли. Скажете вы тогда, что это деяние гнусное? Будете вы по-прежнему думать, что жизнь этого политика священна сама по себе, независимо от того, как он ею воспользовался?

– Добрая старая армия, – любезно пробормотал Феррерс. – Он поймал вас, Джек.

– «И не делать ли нам зло, чтобы вышло добро?»[1], – произнес священник, глядя сквозь свой бокал. – Что ж, это весьма старая проблема, не так ли?

– Несомненно, – кивнул Феррерс. – Но давайте послушаем, что вы о ней думаете.

– Вот я, знаете ли, часто думал, что это и впрямь лучший способ предотвратить войну, – раздался неуверенный голос с другого конца стола. – Пригрозить одному-двум ведущим политикам, что их убьют, если они объявят ее. Но разумеется, надо сделать так, чтобы они в угрозу поверили.

– Похоже, вы невысокого мнения о политиках, – улыбнулся священник.

– Сдается мне, мы все теперь этого мнения, не так ли? – так же робко отозвался мистер Эмброуз Читтервик.

– Да, – сказал мистер Тодхантер, – но я склонен согласиться с вами, майор, в том, что скорее тот способ, каким мы используем жизнь, нежели чем сам факт существования, вводит в силу представление о святости жизни. Но отсюда следует любопытный вопрос. Каким именно способом лучше всего истратить свою жизнь?

Его вежливо выслушали, как положено слушать хозяина, но общее мнение, очевидно, заключалось в том, что поставленный вопрос в силу своей очевидности не делает чести мистеру Тодхантеру.

– Уж конечно, – вступил священник, – на этот счет не может быть никаких сомнений.

– Вы хотите сказать, служа человечеству?

– Разумеется.

– Да, конечно. Но служа в каком именно направлении? Ведь в наличии, как вы понимаете, два, широко говоря, позитивный и негативный. Распространение блага и уничтожение зла. И что лучше: взять за цель благо всего человечества или значительной его части, к примеру, нации, причем риск здесь велик, ибо неведомо, попадешь или промахнешься, – или же сосредоточиться на значительно меньшем числе людей и соответственно повысить вероятность добиться желаемого?