что всю ночь не мог уснуть.
— Вы так довольны?
— Чрезвычайно доволен, мой генерал!
— Очень хорошо, сержант Веласко. А сейчас одевайтесь, потому что сегодня придется изрядно поработать, а в таком виде вы похожи на белого гуся. Что до вас, негодяи, не смейте хихикать над командиром — ваше дело его уважать, — Вилья попытался изобразить на лице улыбку, но получилась лишь странная гримаса.
— Вы очень остроумны, мой генерал! — подольстился Веласко.
— Приведите себя в порядок: сейчас повезем гильотину в город. Хочу преподнести сюрприз кое-кому из богатеньких.
Вилья вышел. Алварес и Бельмонте покатились со смеху и долго не могли успокоиться. Веласко ворчал:
— Шутники чертовы!..
С того дня, с легкой руки капрала Алвареса, сержанта Фелисиано Веласко-и-Борболья де ла Фуэнте, удостоенного высших почетных званий факультета права университета Мехико, представителя одного из самых знатных семейств, за глаза стали называть «Гусь».
Вилья отдал Северной дивизии приказ построиться в три колонны и двигаться в направлении Торреона. Город уже три дня был во власти революционной армии, но Вилья решил отсрочить вступление в него, чтобы произвести большее впечатление на жителей. С той же целью он приказал «Эскадрону торреонской гильотины» войти в город вместе с ним, впереди войска.
В десять утра бойцы Вильи вошли в Торреон, предшествуемые повозкой, на которой высилась гигантская конструкция из дерева и металла. Дети, радостно крича, размахивая флажками и бросая серпантин, бежали рядом с бойцами (точно так же они радовались бы, если бы в город вошли войска Уэрты или Сапаты, или Ороско, или еще кого-нибудь — главное для них было бежать рядом и кричать). Простые женщины хором скандировали имя Северного Кентавра[3]. Крестьяне и батраки собирались в группы, надеясь тут же, без лишних церемоний, влиться в Северную дивизию. Представители богатых семей выглядывали в щелочки между штор, в ужасе от представшего их глазам зрелища. Некоторые из них — те, что бывали в Европе и учились в Париже, — едва не падали в обморок, узнав мрачные очертания гильотины.
Вилья приказал всем трем колоннам остановиться около роскошного особняка — настоящего дворца, выстроенного по канонам французской архитектуры. Особняк принадлежал могущественному землевладельцу, хозяину тысяч гектаров хлопковых плантаций, который несколькими годами раньше назначил цену за голову Доротео Аранго[4]. Сейчас Вилья назначил цену за голову самого землевладельца. Назначил в прямом смысле этого слова: или тот выплачивает на нужды революции сто тысяч песо серебром, или Вилья вывешивает его голову на здании почтового ведомства.
Вилья приказал одному из своих подчиненных постучать в ворота особняка и спросить дона Луиса Хименеса-и-Санчеса.
Посланный трижды постучал. Войско Вильи и собравшаяся публика ждали в полном молчании. Лишь изредка тишину нарушало лошадиное ржание.
Вышла служанка в черном платье и безукоризненно белом фартуке.
— Что угодно сеньору? — учтиво спросила она, не обращая никакого внимания на огромное войско революционеров.
— Дома ли дон Луис Хименес-и-Санчес? — так же учтиво осведомился посланец Вильи.
— Он сейчас отдыхает в своей спальне и велел его не беспокоить.
Посланец любезным тоном попросил служанку доложить хозяину, что его хочет видеть дивизионный генерал Франсиско Вилья.
Женщина ушла. Посланный терпеливо ждал: генерал Вилья требовал в таких случаях вести себя как можно более прилично. Этому его научил Фелипе Анхелес. Нельзя, чтобы армию называли шайкой разбойников.
Служанка вернулась:
— Хозяин говорит, что не принимает бандитов и что…
— Как вы сказали, сеньорита?
— …и что этот Вилья может убираться куда подальше.
На лице посланца не дрогнул ни один мускул: он давно привык к таким ответам. Поблагодарив служанку за любезность, он отправился к Вилье доложить о результатах миссии (генерал и сам все прекрасно слышал, но ему нравилось, чтобы ему докладывали).
Выслушав отчет, Вилья приказал направить жерло одной из пушек на особняк и скомандовал:
— Огонь!
Снаряд не только снес ворота, но и разрушил сразу полдома, в результате чего все убедились, что землевладелец Хименес действительно отдыхал в своей спальне. Не прошло и минуты, как двести солдат захватили особняк и взяли в плен его богатого владельца.
Что до служанки, то от нее не осталось ничего, кроме руки и белого фартука.
Пленника привели к генералу.
— Вот и довелось свидеться, сеньор, — сказал вождь революционеров землевладельцу — пятидесятилетнему холостяку, принадлежавшему к одной из самых знатных фамилий, закончившему факультет права в университете Мехико и удостоенному самых высоких академических званий.
— Мерзкий бандит! — услышал он в ответ.
— Спокойно, дружище, спокойно. Это еще вопрос, кто из нас бандит. Я граблю богатых, а вы грабите бедных. Вы такой же разбойник, как и я.
Хименес-и-Санчес хотел было плюнуть в лицо вождю революции, но сдержался, услышав, как щелкнули сотни затворов.
Сержант Веласко, наблюдавший за происходящим издалека, почувствовал, что теряет сознание: землевладелец, которому генералом Вильей была уготована кровавая месть, был не кто иной, как Луисито Хименес-и-Санчес — друг детства Веласко и его товарищ по университету. Одно за другим проносились в голове Фелисиано воспоминания: велосипедные прогулки вокруг леса Чапультепек, праздники, детские игры, поездка на пароходе в Буэнос-Айрес, часы, проведенные в залитых солнцем кафе на Пасео-де-ла-Реформа, великолепные балы, которые устраивали их семьи… Сердце Веласко отчаянно забилось, ноги задрожали.
В чувство его привел отданный звучным голосом приказ полковника Гонсалеса:
— Сержант Веласко, немедленно готовьте гильотину! — и, подмигнув, полковник вполголоса добавил:
— Сейчас они узнают, почем фунт лиха?
Веласко похолодел. Мозг отказывался ему подчиняться. Что делать? Бежать? Или он, Фелисиано Веласко-и-Борболья де ла Фуэнте допустит, чтобы произошло преступление? Допустит убийство человека своего круга? Убийство друга?! Да, ему придется это сделать. У него нет выбора. «Никакого», — подумал он.
Между тем беседа генерала Вильи с землевладельцем Хименесом продолжалась. Вилья разъяснял, что, если Хименес не внесет требуемую сумму на нужды революционного дела, ему, Вилье, придется принять суровое решение и украсить головой Хименеса здание почты.
— Попробуй, мразь, — был на то высокомерный ответ.
— Что ж, придется так и поступить, — голос генерала был совершенно спокоен.
«Эскадрон торреонской гильотины» предложил провести казнь не на улице — Фелисиано Веласко не допустил бы такого бесчестия для бригады, — а в парке Канделария. Полковник Гонсалес согласился с доводами своего подчиненного и принял предложение.
Гильотину установили в самом центре парка так, чтобы всякий желающий мог посмотреть на казнь. Явились все бойцы революционной армии. Конвоиры, сопровождавшие пленника, с трудом пробивались сквозь толпу любопытных.
Хименес-и-Санчес поднялся на возвышение. Он понял, что ему предстоит, и его объял ужас. Вдруг он заметил рядом с гильотиной знакомую фигуру в форме революционного войска. Он вмиг узнал этого человека:
— Фелисиано, друг дорогой! — крикнул Хименес.
Веласко сделал вид, что зовут не
