в дом сироток? — Друг ударил первый левой рукой. Удар был точен. У него получилось за один раз сломать нос-картошкой и оставить глубокую царапину перстнем.
Друг никому не позволял оскорблять их.
Горошек со стоном схватился за нос, еле устояв на ногах. Кровь стекала по ладоням и предплечьям. Алиса потрясла ушибленной рукой, стряхивая алые капли. Пусть у Друга и был контроль над этой частью тела, но боль чувствовала именно Алиса.
— Позволь мне быть ведущим сегодня. — Алиса смекнула, что Друг вовсе не просит. И решила уступить ему сегодня без лишних пререканий. На драку с утра она не рассчитывала.
Горошек с нечеловеческим ревом вновь понесся на них. От тяжелого кулака громилы Алисе удалось увернуться, после чего она ловко запрыгнула на стол, скинув плащ. Друг похвалил ее осторожность, не хватало еще запутаться в куске ткани и упасть в ноги Горошка. Такого унижения образ Стервятника не пережил бы.
Глаза мужчины сверкали, как две чеканные монеты, на окровавленном поросячьем лице. Он смотрел на них снизу-вверх, пока они возвышалась на круглом деревянном столе. Алиса, не растерявшись, нарушила свое обещание и пнула Горошка по лицу, пройдя грязной подошвой по небритой щеке. Но громила не упал, и схватил Алису за вторую ногу, сбросив на пол, который напоминал одну сплошную грязную лужу.
— Сосунок, — Горошек ненавистно сплюнул кровь возле головы. — Вертлявый, собака, но уж больно хиленький. И за что Лайла так полюбила тебя? Синдром неудавшейся мамочки? — Мужчина пнул Алису в живот, когда она предприняла попытку подняться на ноги. А затем еще раз. Еще. И еще.
Алиса задрожала от злости и беспомощности. Нужно было позволить Другу взять ситуацию полностью в свои руки.
— Черт бы его побрал, — выругался Друг. — Только попробуй пискнуть и выдать нас.
Алиса заскрежетала зубами, сдерживая стон после нового удара. Ей казалось, что внутри живота что-то лопнуло, и она отчаянно поползла в сторону, спиной вперед, пока не уперлась ей в стул. Алиса поднялась так быстро, как только могла, вцепившись в треклятый стул — единственную опору. А затем, когда Горошек подошел к ним угрожающе близко, обрушила его бандиту на голову из всех оставшихся сил. В этот раз громила пошатнулся и не смог удержаться на ногах, упав спиной в грязь.
Друг взял левой рукой стакан с каким-то дешевым пойлом с соседнего стола, а Алиса повела их к Горошку и села тому на грудь.
— Сначала обеззаразим, — заурчал Друг, и вылил алкоголь на лицо мужчины, а затем замахнулся, чтобы разбить стакан тому об голову.
— Угомонись, — мужской голос остановил его. — Я записал заказ на твой счет.
— Повезло, — Друг выпустил стакан из рук и тот разбился возле уха Горошка. — В следующий раз бармен не заступится за него.
Алиса кивнула. Бармен был хранителем Притона Гончих, и его слово было решающим в любом конфликте. Только новенького бармена Алиса видела впервые, когда на негнущихся ногах подошла к барной стойке.
Налить чего-нибудь? — голос мужчины был сиплым, прокуренным. Короткие волосы были настолько бесцветными, что казалось он был вовсе лысым, а глаза напоминали два острых кинжала. — Если что, я Дмитрий, — он протянул Алисе салфетку, видимо, для того, чтобы стереть кровь с перчаток. Но она лишь прыснула от такого благородства и направилась к выходу, где забрала плащ у заплаканной Мэди.
2 глава. Волк меняет шерсть, а не натуру
Дождевые капли падали с облезлого козырька и били по воспаленному разуму, длинными и склизкими червями ползли по щекам. Он облокотился об влажную деревянную стену старого здания, от которого несло плесенью. Влага лишь усиливала вонь. В первые дни Дмитрий задыхался здесь и подумывал найти иное жилье, нору, в которую бы мог забиться достаточно надолго, а самое главное — глубоко. «— Однако, все было лучше, — в конце концов, решал он. — Тепла тюремной камеры.»
Дмитрий залез во внутренний карман куртки цвета хаки и зашипел от боли, едва коснувшись сломанных ребер. Да, «подарок» от сокамерников уже практически зажил, благодаря местному полевому доктору, но время от времени все же давал о себе знать. Мужчина аккуратно вытянул смятую пачку сигарет, стараясь не делать лишних движений. Губами он выудил одну из них, а затем поджег, прикрывая огонек от дождя, который наконец-то решил хоть немного стихнуть.
Первая же затяжка погрузила его в легкую негу. Он не совсем понимал, был ли то эффект сигареты или новых препаратов, которыми с ним из добрых побуждений поделился старик. Но было приятно расслабиться хоть на мгновение. Забыть о пяти годах, полных одними кровожадными мыслями о мести. Каждую секунду в его голове набатом звучало лишь одно имя. Имя ублюдка, который лишил его жизни, повесил на него клеймо убийцы, одарил его пятью годами ненависти, и лишь этот гнев все еще держал Дмитрия наплаву.
Лишь желание вырезать кишки бывшего товарища и натянуть их на скрипку, после чего сыграть оду над его надгробием, помогло ему вытерпеть все побои в тюрьме, откинуть подальше попытки суицида. Ему стоило убить Дмитрия, ибо тот никогда не сдастся первым. Он найдет своего друга и сделает то, что он должен был совершить в ту ночь. Тогда бы была действительно веская причина для его ареста. А теперь он считается убийцей собственной жены и племянницы.
* * *
— Я тебя лечу, а ты себя калечишь, — проворчал старик, перебирая яркие склянки в ящике. Никакой врачебной формы, никакой красной ленты с лилией на плече. Только серый свитер в бесчисленных разноцветных заплатках, да замызганная тряпица, повязанная на правом глазу.
— Это всего лишь ожог, — отмахнулся Дмитрий. — Не уследил.
— А потом что? Уснешь с сигаретой и подпалишь здесь вообще все? — Врач достал темно-зеленую баночку, закупоренную резиновой крышкой. — Ты у стражей порядка под прицелом, не забывай.
— А это здесь при чем? — Кушетка под весом Дмитрия немного просела, когда тот с тяжелым вздохом завалился на нее.
— Просто не забывай. Твоих товарищей отправили на Границу, а тебя амнистировали за более тяжкое преступление. Подобное не забывается, — старик подкатил кресло на колесиках поближе к кушетке.
— Они мне не товарищи, — недовольство из голоса Дмитрия уже давно улетучилось. Он хранил свою ненависть для одного человека. Он укутывал ее в яростные шелка, лелеял и убаюкивал, пел самые сладкие песенки, взращивая ту с каждым днем. Тюремные крысы, ныне покойные, не стоили и капли его злости.
— А мои сгинули там, — старец принялся вытаскивать инструменты из эмалированного тазика и протирать их белоснежным полотенцем.
— Ты говорил, что их
