Мы познакомимся потом поближе.
«Да, но я же не знаю вашего имени, — хотелось возразить в ответ. — Вы так его и не назвали». Вместо этого я поплотней завернулась в плащ, и горбун приотворил передо мной двери.
Карета тряслась по грязной февральской мостовой, пока не остановилась у роскошного трехэтажного дома. Подумать только, перед ним раскинулся собственный сад! Сейчас он был непригляден, как будто в нем росли метелки, но весной здесь, должно быть, расцветали дивные цветы, и под листвой деревьев можно было укрыться от солнца, и я надеялась, что мне будет позволено выходить в него.
— Не забывай делать книксен, — заметил тот, кто называл себя моим дядей. — И не возражай, чтобы тебе не говорили. Когда отвечаешь на вопросы, всегда добавляй «госпожа». Твоя будущая опекунша — знатная особа.
Я не ответила, но внутри меня все сжалось от страха. Мне еще не доводилось видеть близко знатных особ, и я представляла себе ослепительно красивыми и высокими, благоухающими дивными духами. Рядом с ними я казалась себе уродливой и мрачной карлицей и сразу же оробела.
Дядя засвистел прилипчивый мотивчик, рассеянно глядя по сторонам; и мне стало немного грустно, потому что и ему моя персона — обуза и головная боль. «Ничего, — утешала я сама себя, — все еще наладится». Мне представилось, что моя будущая опекунша добрая и милая женщина, которая всегда мечтала о дочке, и мы будем жить душа в душу, любуясь летними вечерами садом и принимая гостей.
Дверь нам открыла служанка, очень нарядная и накрашенная. Она взглянула на меня лишь мельком, и все ее внимание пришлось на дядю. Она шутила с ним и заигрывала, и он с удовольствием поддерживал ее шутки. Если бы я осмелилась так себя вести у тетки Луизы, она бы выпорола меня. В глубине коридора дремал человек, могучими плечами напоминавший медведя.
Я огляделась: здесь не нуждались в деньгах и наверняка каждый день ели досыта. На оштукатуренных стенах парили румяные толстенькие ангелочки, чуть аляповатые, но проказливые. Рядком стояли изящные стулья, а над ними висели картины. Большинство из них посвящалось любви: на одной из них человек с лошадиным телом уносил вдаль пышнотелую девицу, на другой – кудрявый юноша с рожками заигрывал с полупрозрачной, но симпатичной девицей, наполовину высунувшейся из воды. Некоторые из них были прикрыты занавесью, и я удивилась — отчего.
— Не стой столбом, — велел мне дядя и легонько подтолкнул в спину. — Она стесняется, — пояснил он.
— Это ненадолго, — хихикнула девица и ущипнула меня за щеку. Она была выше меня на две головы, упитанная и румяная, с яркими голубыми глазами. Наверное, я бы даже могла назвать ее красивой, если бы не жесткий и холодный взгляд. — Как ее зовут?
Она подчеркнуто обращалась поверх моей головы, словно я была животным или вещью. Дядя замялся, и я поняла, что он опять забыл мое имя.
— Камила, — ответила я, и служанка с удивлением на меня посмотрела, будто поразилась, что я умею говорить.
— Проводи нас к мадам. Она ждет нас, — поспешно заметил дядя. — Мы позже с тобой потолкуем.
Девица кокетливо улыбнулась ему, и мы поднялись по лестнице на второй этаж.
Мадам приняла нас в спальне, полуодетая, сонная, и первым делом дядя опять больно подтолкнул меня в спину, чтобы я сделала книксен, а затем приложился поцелуем к ее руке.
— Рад вас видеть, мадам, — пробормотал он. Руку дядя отпускать не торопился, и мадам отняла ее изящным, точно выверенным жестом. Я смотрела на нее во все глаза, еще никогда мне не приходилось видеть женщин так сильно накрашенных, тем более с утра. Ее лицо напоминало гладкую маску, и белая пудра смягчала острые черты. Губы, румянец, веки, брови — все казалось нарисованным, как будто с утра ее уже посетил художник. Она улыбалась ему, но, кажется, из вежливости, потому что глаза у нее были сощурены и глядели насторожено.
— Я привел вам девочку, как вы и хотели, — продолжил дядя. — Катарина, подойди ближе!
«Камила», — хотела было поправить я, но благоразумно решила помалкивать. Я подошла ближе и сделала книксен, не поднимая глаз. Теплая рука скользнула по моей щеке.
— Посмотри на меня, милая, — голос у мадам звучал вкрадчиво, мягко, как кусочек бархата, которым учитель чистил сапоги. Я повиновалась, и она легко провела по моему лицу ладонью.
— Ее родители умерли, мадам, — вставил дядя, и я вздрогнула. Пальцы замерли, и мадам привлекла меня к себе, в гущу ароматов и тканей.
— Бедное дитя, — грудным голосом проворковала она. Чепчик слетел с моей головы, и я почувствовала, как меня гладят по заплетенным волосам; в глазах защипало от подступающих слез. — Как тебе должно быть плохо и одиноко…
Я кивнула в лиф ее корсета, и она отстранила меня.
— О Боже, тут настоящий фонтан! — воскликнула мадам и вытерла пальцами мне слезы. — Не смей плакать, от этого портится кожа и выцветают глаза!
— Взгляните, как она хорошо сложена, — дядя расхваливал меня, будто торговец на базаре. — Она вынослива и сильна для своих лет, привычна к любой работе…
— Здесь ей не придется работать, — пропела мадам и потрепала меня по щеке. — Только удовольствие, слышишь меня моя дорогая? Это дом для удовольствий.
— Так вы берете ее?
— Да, — после некоторого колебания согласилась та и позвонила в колокольчик. — Дитя мое, Мария покажет тебе твою комнату. Будь хорошей девочкой, и мы с тобой поладим. А с
