мое лицо и здоровье, но не решалась подать голоса.
— Кот в мешке! — возразил ей дядя.
— Но вы заберете ее?
Вместо ответа он стянул перчатку и похлопал меня по щеке.
— Пожалуй, — после паузы ответил он, и на лице у тетки отразилось облегчение. Мне стало грустно, что она так сильно желает от меня избавиться, но вместе с тем робкий интерес поднял голову внутри меня: кто этот богато одетый господин и чем он занимается? Может быть, и я тоже буду ходить в шелках? А потом, как-нибудь невзначай заеду в этот город, скажем, в гости. К моей карете подойдет тетя, и я величаво дам ей флорин или гульден…
Додумать я не успела, мне велели собирать скарб, и когда я уходила наверх, я оглянулась. Белая перчатка, которой он проверял мои зубы, сиротливо валялась на полу, и важный гость ничуть об этом не заботился. Должно быть, он был очень богат, смутно думала я, но зачем ему такая обуза в моем лице?
Прощай, лавка!
Глава вторая
Когда я села в карету со своим скромным узелком, никто не провожал меня. Я робела поднимать глаза на дядю, да и сам он был чересчур задумчив почти всю дорогу. Из кратких обрывков его фраз я поняла, что ехали мы в большой город, где-то на другом конце королевства, и страх и интерес попеременно боролись во мне, когда я глядела из-за занавески кареты на стремительно убегающие деревья и кусты по обочинам дороги.
Непривычней всего было сидеть без дела. В моем узелке лежала вышивка и старые чулки, которые требовали починки, но ни шить, ни вязать, ни вышивать в карете не получалось. Я вытащила шерстяной чулок, пятку у которого проела моль, и дядя тут же встрепенулся.
— Что это? — с отвращением спросил он.
— Ч-чулок, господин.
Дядя смерил меня с головы до ног презрительным взглядом, и я вжалась в спинку сиденья.
— Тебе не пригодится такая рвань! — я не успела ничего сказать, и чулок был вырван из моих рук и полетел в окно. Дядя торжествующе захлопнул створку и сел на место. — Ты будешь носить одежду получше. Посмотри на себя! Твои юбки коротки! А чепчик? Из чего его сшили?
Я промолчала. Платье действительно жало мне в рукавах и сильно натягивалось на спине, хоть я и надставляла его тканью с подола. Мне хотелось сказать, что это моя единственная одежда, и не все могут купить новой, и несправедливо судить человека за то, как он одевается, но разве этот хорошо одетый господин понял бы меня?
— Ничего, — уже равнодушно сказал он, — теперь ты заживешь иначе.
— У вас? — наконец осмелилась спросить я.
— У меня? — он рассмеялся, прикрывая рот кружевным платком. — Нет. Это было бы слишком предосудительно. Я отдам тебя на воспитание.
Я нахмурилась.
— Хорошей женщине, не бойся, — пояснил он. — У нее все как сыр в масле катаются, если ее слушать. Хорошо одеваются, хорошо едят. Подарки, поклонники…
Дядя задумался и заулыбался, но мне стало холодно. Должно быть, ветер задувал в щель каретной дверцы.
Мы приехали в город вечером, и дядя обронил, что это Буда, столица. Несмотря на поздний час, по улицам гуляли разодетые господа и дамы, продавцы разноголосо расхваливали свои товары, и я, забыв о приличиях, приоткрыла занавесь и глазела из окна кареты на величественные большие дома и красивые вывески. Новые впечатления захватывали дух, и я даже не заметила, как мы остановились и куда приехали.
Внизу, у входа в дом с вензелем над дверьми, нас встретил горбун с фонарем. Молча он проводил меня в комнату наверху, совершенно не удивившись моему появлению, и сон и усталость почти сразу же сморили меня, не успела я снять платье.
Утром я проснулась от стука в дверь и резво скатилась с узкой кровати. От волнения корсетный шнурок выскальзывал из рук, и я еле-еле справилась с одеждой. Внизу уже ждал роскошный завтрак: вареное яйцо, восхитительная сладкая булочка с кубиком замороженного масла, кофе с сахаром и молоком, который я пробовала только по праздникам, и три тонких поджаренных ломтика ветчины. Дядя нетерпеливо щипал дорогой тепличный виноград, похожий на кошачий глаз, и хмуро глядел, как я медлю, не решаюсь нарушить красоту этой тарелки. Наконец он тяжело вздохнул, и я поняла, что сейчас он прикажет уносить завтрак, потому и принялась уплетать его за обе щеки. На дядином лице играла странная улыбка: сейчас бы я назвала ее опасно-мечтательной, но тогда я вовсе не понимала, почему он улыбается, и несмело улыбнулась ему в ответ.
После завтрака горбун принес мой старый плащ и накинул мне его на плечи. Дядя разгладил манжет кружевной рубашки и мельком взглянул на меня.
- Сейчас мы пойдем к твоей опекунше, — заметил он и посмотрелся в зеркало, чтобы поправить шейный платок. — Запомни, ты должна произвести на нее хорошее впечатление. Если ты ей понравишься… — он запнулся и пожевал тонкие губы. — Она будет к тебе особо благосклонна. В твоих интересах, девочка, чтобы это было так.
— Камила, господин, — еле слышно проговорила я. Кольцо с бирюзовым камнем на его пальце блестело в утреннем солнечном свете.
— Что?
— Меня зовут Камила.
— Я помню, как тебя зовут. Дурочка, — холодно обронил он. —
