Книга Перья - Хаим Беэр

В синагогах в ту пору снимали со свитков Торы серебряные короны и продавали их по цене металлического лома, так что цена поношенной одежды едва ли была велика, но Аѓува и сорок лет спустя сохраняла уверенность, что отец Ледера обманывал несчастных.

— Злодей буквально околдовывал их, убеждая снимать с себя последнее, — утверждала она. Утерев слезу, Аѓува добавила шепотом, что старый Ледер околдовал и ее покойного Хаима, и известного торговца господина Перельмана, и даже глупого турка, которого заставил поверить, что проданные ему тряпки не сгниют в Суэцком канале.

В зиму, проведенную мною на берегах Большого Горького озера, я исходил Деверсуар[20] вдоль и поперек, причем мне много раз попадались на глаза тела вражеских солдат, долго остававшиеся в водах канала. Их одежда, изготовленная из замечательно прочной ткани, была совершенно сгнившей, и я горько усмехался, вспоминая рассказы Аѓувы о незадачливых турках.

Хаим Сегаль не расстался с Ледером и после войны, когда тот сблизился с иерусалимскими ультраортодоксами[21]. Аѓува считала, что ревнители веры презирали «старого Тераха»[22], но в своих плакатах, которыми часто бывали обклеены стены домов в религиозных кварталах Иерусалима, они уважительно называли его «нашим изъяснителем и предстоятелем», поскольку он, хорошо знавший английский язык, составлял их меморандумы Верховному комиссару[23], вел от их имени переговоры с Министерством колоний и депутатами британского парламента, состоял в переписке с журналистами лондонских газет. Довид Ледер был особенно полезен ультраортодоксам в ходе их встреч с Верховным комиссаром. Оказавшись однажды дома у Ледера-сына, я увидел единственную сохранившуюся с тех пор фотографию. Поджавший губы, в неуклюже нахлобученной на голову кипе доктор де Хаан — его убили через несколько месяцев после появления этого снимка[24] — был запечатлен на ней в обществе Ледера-отца и Хаима Сегаля у выхода из дворца Верховного комиссара. Мое внимание привлек тогда галстук, слишком туго затянутый у де Хаана на шее. Справа от него стоял реб Довид в белом костюме; гладко выбритый, он взмахом руки, в которой была зажата пара перчаток, указывал на что-то арабскому охраннику. Поодаль от них стоял стушевавшийся Хаим Сегаль с потрепанным портфелем в одной руке и с пальто, перекинутым через другую; пальто принадлежало Довиду Ледеру.

Время от времени реб Довид ездил в Лондон, Вену и, однажды, в Мариенбад, где собрался большой съезд «Агудат Исраэль»[25]. В ходе этого мероприятия он охотно обсуждал с известными раввинами тонкости еврейского религиозного закона, а по ночам, добавляла Аѓува, «таскался по кабаре». Что же до ее Хаима, то он никогда не удалялся от Иерусалима дальше Нижней Моцы, куда ходил пешком за родниковой водой перед праздником Песах и за ивовыми ветвями в канун Суккот[26].

В сороковых годах Сегаль был однажды жестоко избит хулиганами, которым не понравилось, что он, стоя у избирательного участка в день выборов в Национальный комитет[27], агитировал людей бойкотировать выборы. Вскоре после этого Сегаль скончался, и три года спустя Аѓува вышла замуж за Биньямина Хариса, стоявшего теперь за перегородкой на кухне и готовившего там варево из чеснока в молоке. По словам моего отца, это снадобье считалось верным средством повысить мужскую потенцию.

Мать с Аѓувой говорили шепотом, но Биньямин все же почувствовал, что первосуженый его жены вернулся с того света и незримо расхаживает под сводами его дома. Неожиданно появившись в проеме кухонной двери, Биньямин стукнул по косяку заляпанной молоком ложкой и торжественно провозгласил:

— Черчилль — еврей!

Мать возразила ему, заметив, что Черчилль — чистопородный английский гой, о чем известно всему свету, но Биньямин выказал непоколебимую уверенность в том, что только еврей может назвать свою дочь именем Сара.

— Посмотри, что стало с моими руками! — воскликнула Аѓува.

Она кивком приказала мужу вернуться на кухню и крикнула ему вслед, чтобы он получше следил за плитой и не закапал «Идеал» молоком. С тех пор как Биньямин приступил к своим экспериментам, пожаловалась Аѓува моей матери, ей приходится непрестанно оттирать керосинку лабарраковой водой, от чего кожа на руках у нее уже стала пористой, словно медовые соты.

Когда Биньямин удалился на кухню, мать сказала, что если бы у нее был литературный талант, она непременно написала бы книгу о Ледере. Аѓува усмехнулась в ответ. Жизнь Ледеров была, по ее мнению, не так уж и интересна. Максимум, допустила она, этой жизни хватило бы на скромного объема роман-фельетон для журнала «Американер». Сразу же вслед за этим Аѓува спросила мою мать, которая была на несколько лет старше нее, зачем «сын праведника» уехал в Вену, когда англичане пришли в Палестину.

Мать удивилась неведению подруги. Весь город знает, сказала она, что сердце молодого Ледера было пленено тогда двумя китайскими женщинами.

— Китаёзы, — слово «китаянки» она произнесла на идише с намеренным искажением, придававшим ему неприличное звучание, — стояли на площади у Альянса[28] и извлекали маленьких червей из глаз у девочек, лечившихся в миссионерской больнице. Нет, не пинцетами, стеклянными палочками. Ледер простаивал рядом с ними целыми днями, курил английские сигареты и говорил по-немецки, а через неделю взял да и уехал в Бейрут.

6

Ледер сам припомнил эту историю из своего далекого прошлого год спустя, когда мы возвращались с ним с главпочтамта, расположенного в конце улицы Яффо. По его словам, проделать этот далекий путь нам пришлось из-за того, что слаборазвитые работники почты в Меа Шеарим[29] недостаточно знакомы с латинским алфавитом и географией. Отправленное в Ламбарене письмо будет непременно отослано ими в Рио-де-Жанейро и лишь оттуда, возможно, попадет в Африку, тогда как получившие английское образование чиновники главпочтамта с уважением отнесутся к письму, адресатом которого является доктор Альберт Швейцер[30].

Ледер рассказывал, что в своем письме он на трех страницах убеждает престарелого доктора принять уготованный ему пост верховного правителя линкеусанского государства. Не может такого быть, считал Ледер, чтобы человек, целиком посвятивший себя служению людям и неизменно движимый в своих начинаниях глубоким уважением к жизни, отказал ему в этой просьбе.

Свой рассказ о достоинствах доктора Швейцера Ледер прервал у магазина религиозной литературы «Цион», на углу улиц Пророков и Монбаза. Здесь он перевел дух и печально заметил, что «Агуда» и «Мизрахи» наверняка выступят против назначения на столь высокий пост знаменитого христианского врача и предложат, чтобы вместо него верховным правителем стал Хазон-Иш[31].

— А вообще-то миссионеры — хорошие люди, — добавил Ледер и перешел