Хаим Беэр
Перья
Роман
В этом городе, сильном в своем одиночестве, огромное прошлое дает знать о себе обманом…
Hoax Штерн, «Срединное письмо»[1]
Глава первая
1
Подобно большинству человеческих деяний, эта история берет свое начало во сне.
Даже и через многие месяцы после того, как я вернулся с западного берега Большого Горького озера, где мне довелось долго послужить резервистом, Фанара[2] мне все еще снилась. В самом конце войны я был причислен к небольшому отряду, получившему задание искать тела наших бойцов, погибших при штурме египетской военно-морской базы. Ежедневно мы еще на рассвете выбирались из тесной пристройки файедского морга и уезжали на юг по шоссе, ведущему к заметным издалека строениям Насеровского комбината и к порту Адабия, удаленному пригороду Суэца.
В кабине нас было трое. Минц, неизменно погруженный в себя, теребил седеющую бороду и беззвучно шевелил губами. Однажды он мне признался, что имеет обыкновение не реже раза в неделю повторять «Послание Рамбана»[3], и, пролистав молитвенник, показал мне текст этого послания, отправленного Рамбаном своему сыну семьсот лет назад в далекую Каталонию и ставшего, как уверял Минц, незаменимым средством пробуждения трепета перед Небом в людских сердцах.
Трофейная египетская машина тряслась на разбитой дороге, и мне было трудно разбирать мелкие потускневшие буквы. Дочитав до того места, где Рамбан призывает сына постоянно думать о том, откуда он, подверженный тлену уже сейчас, а паче того во смерти, пришел и куда идет, я закрыл молитвенник и сказал, что достаточно знаком с обсуждаемой темой и могу поберечь свои глаза от излишней нагрузки.
Минц продолжил беззвучно бормотать. Водитель, не принимавший участия в беседе, безуспешно пытался настроить приемник на израильскую радиостанцию, далекие звуки которой то и дело перекрывал голос вещавшего на корявом иврите диктора каирского радио.
— Что за страна! — нервно бросил он и оставил приемник в покое. Потом, помолчав, указал рукой на линию Дженифских холмов и сообщил:
— Это дерьмо сидит совсем близко, вон за теми горами!
Вскоре, доехав до наспех установленного военной полицией металлического щита с небрежно намалеванным названием и стрелкой-указателем, мы свернули налево, к Фанаре. Минц оживился, расстелил на коленях карту и показал на ней зону наших сегодняшних поисков. После этого мы, как и во все предыдущие дни, разбрелись вдоль густо заминированной местности, внимательно осматривая все вокруг.
Минц был в этом деле толковее всех. Быстрым наметанным взглядом он ухватывал нужные нам детали: рукав армейской куртки в кустарнике, оторванную пуговицу, ленту присыпанного землей бинта вблизи муравейника. Дорога с обеих сторон была огорожена колючей проволокой и отмечена предупреждающими о минах красными треугольниками. К полудню, отметив места предположительного нахождения останков, мы вызывали саперов, и те прокладывали нам путь в глубь заминированных участков.
Вернувшись оттуда, я несколько месяцев то и дело мыл руки карболовым мылом, но все еще не решался погладить своего ребенка. И постоянно видел Фанару во сне.
По старой дороге с проросшей сквозь трещины сорной травой мы с Минцем осторожно продвигались в сторону гавани. Минц занимался делом, а я разглядывал в полевой бинокль усеянный минами берег. В этом месте, рассказал нам один из солдат охранения, уже погибли несколько резервистов, вздумавших искупаться в озере или постирать в нем свою грязную одежду.
Сначала я наводил бинокль на пять кораблей, сбившихся посреди озера, подобно испуганным овцам. Корабли стояли неподвижно, в окружении качавшихся на легкой волне красно-белых бакенов. Не обнаружив на палубах признаков жизни, я медленно переводил бинокль к находившимся слева от нас разрушенным зданиям и прощупывал взглядом территорию между ними.
Казалось, туда можно дотянуться рукой. Собранная из окрашенных в цвета египетской полевой маскировки жестяных щитов армейская мечеть. Покрытый глубокими трещинами старый британский барак. Здание, все четыре стены которого обвалились, открыв для стороннего взгляда выполненный в ориентальном стиле плиточный пол со стоящими на нем столом и стулом. Через оконный проем и дополнивший его широкий пролом в стене внутрь распахнувшегося строения протянулись фиолетовые ветви цветущей бугенвиллеи, яркие до боли в глазах. В нескольких метрах оттуда возвышалась осиротевшая стена, бывшая некогда частью другого дома и обнажившая теперь свою внутреннюю роспись: осел и огнедышащий дракон, в изображении которых господствовали арабская синь и желто-коричневая сиена, отчетливо напоминали работы Палди[4]. И вдруг из-за стены показалась фигура наголо бритого человека в белом колониальном костюме. Размахивая своими перчатками, человек призывал из бездны кудрявого черноволосого юношу с сомкнутыми веками.
— Что вы здесь делаете, реб[5] Довид? — спросил я, не просыпаясь, и сделал несколько шагов ему навстречу.
Сверявший карту с местностью Минц внимательно рассматривал небольшой пригорок среди руин, но теперь он, будто очнувшись, отчаянно завопил:
— Хочешь вернуться домой в деревянном ящике? Мальчишка ты этакий!
2
Реб Довида[6] Ледера я никогда не встречал, он покинул этот мир еще до моего рождения, но его фотографию мне довелось однажды увидеть мельком, больше двадцати лет назад, когда его сын Мордехай, низкорослый сборщик пожертвований для школы слепых, уговаривал меня присоединиться к продовольственной армии.
Началось все это в далекий иерусалимский полдень, когда я возвращался домой из школы через квартал Нахалат-Шива. Дойдя до улицы Бен-Йеѓуды, я увидел господина Ледера стоящим у входа в русский книжный магазин, находившийся тогда в здании «Сансур»[7]. Он разглядывал портрет Сталина, выставленный в центре витрины в окружении книг в красных обложках, букетов гвоздики и побегов спаржи.
— Эти коммунисты долго не продержатся, — сказал он, заметив меня и изобразив кивком головы что-то вроде приветствия. — Ты еще увидишь.
Сразу же после этого Ледер поинтересовался, что мне говорит имя Поппера-Линкеуса[8].
— Брат профессора Проппера из «Хадассы»?[9]
— Не Проппер, Поппер, — чуть усмехнулся на это мой собеседник и, достав из-под мышки одну из зажатых там книг, показал мне фотографию высоколобого мужчины, чем-то похожего на Альберта Эйнштейна. — Великий человек. За двадцать лет до Депре знал, как передавать электричество по металлическим проводам!
Ледер задумчиво разглядывал фотографию великого человека, под которой красовалась его изящная подпись. Вскоре он, однако, отвлекся от книги и предложил мне зайти с ним в кафе «Вена». Так я впервые в жизни оказался в кафе.
Пребывавший в приподнятом настроении Ледер рассказал, что лицо «советского Жданова» помрачнело, когда он услышал, что посетитель интересуется сочинениями Линкеуса. От книг, показанных ему Ледером, продавец презрительно отмахнулся, заметив, что посетитель демонстрирует «неразумный интерес к трудам устаревшей школы».
