заместителю и в свою очередь готовившемуся к отъезду в поселение штаб-полка.
— Ваше благородие, — доложил денщик, принимая конверт, — к вам грузин какой-то приехал, говорит, быдто князь. На крыльце сидит, я просил обождать, пока вы кончите писать.
— Отлично сделал. Что ему надо?
— Не могу знать. Разговор до вашего благородия имеют.
— Разговор? Ну ладно, пусть войдет, зови.
Через минуту в комнату легкой поступью вошел князь Илико. Несмотря на толстый слой пыли, покрывавшей его загоревшее лицо и черкеску, на побуревшие от зноя руки и некоторую происшедшую от долгого пути неряшливость во всем костюме, Спиридов опытным взглядом светского человека сразу угадал в вошедшем человека высшего круга.
Он учтиво поклонился и, придвигая стул, любезно проговорил:
— Прошу вас, садитесь; вы, очевидно, издалека? Сейчас распоряжусь подать чай, закуску и вино… надеюсь, вы не откажетесь.
— Благодарю вас, с удовольствием, — немного охрипшим от сухости в горле голосом произнес Илико и затем добавил: — Позвольте представиться, князь Илья Дуладзе, из Тифлиса.
— Очень рад, очень рад, — крепко пожал ему руку Спиридов. — Судя по тому, что вы приехали ко мне, вы знаете, кто я.
— Знаю, — коротко отвечал князь и с видом человека, сильно утомленного долгим путем, опустился на мягкую тахту, вытянув свои ноги в мягких щегольских чувяках.
Спиридов крикнул денщика и распорядился подать чай, вино и чего-нибудь закусить.
Князь, очевидно, был голоден и торопливо и жадно ел предложенную ему на скорую руку яичницу с свиным салом и холодную телятину, запивая прекрасным кахетинским вином.
Пока он утолял голод, Спиридов исподлобья наблюдал его, теряясь в догадках, какое дело могло привести к нему этого юношу, да еще из такой дали.
Насытившись, князь Илико отодвинулся от стола и, подняв полный стакан, обратился к Спиридову с обычным грузинским приветствием: шени чире ме[4], ваше здоровье.
— И ваше, — чокнулся с ним Петр Андреевич.
— Вас, — заговорил князь Дуладзе после минутного молчания, — наверно, немного удивляет мой неожиданный приезд, но я явился к вам гонцом.
— От кого?
— От княгини Двоекуровой.
При этом имени резкая морщина между бровей Спиридова легла еще резче, и он сурово нахмурился.
— Что угодно от меня княгине? — спросил он холодно. — Разве она еще помнит обо мне?
— Если бы не помнила, — сдержанно произнес князь, — я бы не имел чести сидеть теперь у вас и беседовать с вами. Княгиня не только помнит вас, но ждет с нетерпением вашего приезда в Тифлис.
— К сожалению, я не могу исполнить желания княгини. Завтра я уезжаю надолго по одному делу.
— Куда? — стремительно спросил князь.
Спиридов заколебался.
— Вы что же, конфидент княгини, и она уполномочила вас вести переговоры? — чуть-чуть улыбаясь, спросил он в свою очередь князя.
Тот слегка вспыхнул, но сдержался.
— Я друг княгини, — с достоинством отвечал он, — и вы можете быть со мной вполне откровенны, я не злоупотреблю вашим доверием.
— Я вижу, вы действительно друг, — многозначительно произнес Спиридов, — и это еще раз подтверждает мне, что у княгини за последнее время развилась мания окружать себя юными друзьями.
Князь Илико мрачно взглянул в лицо Спиридова.
— Не забудьте, что я ваш гость, — медленно проговорил он, — а по нашим адатам оскорблять гостя неблагородно.
— Разве я вас оскорбляю? — нетерпеливо пожал плечами Спиридов. — Какое же оскорбление в том, что я нахожу вас юным? Впрочем, если это вам неприятно, я, пожалуй, не буду. Итак, вы спрашиваете, куда я еду. Извольте, я вам отвечу. Я еду в горы отыскать украденную горцами дочь моего сослуживца Зину Балкашину. В то время, когда я находился в плену, она оказала мне огромную услугу, теперь очередь за мной.
— В горы? — изумился князь. — Но вы только что вернулись из плена и опять рискуете очутиться в нем…
— Ну, в плен-то я, надеюсь, не попадусь, — спокойно произнес Спиридов. — Убить меня могут, об этом спорить не буду.
Илико с уважением взглянул в лицо Петра Андреевича.
— Вы действительно храбрец, — сказал он и добавил, как бы про себя: — Теперь мне понятно, за что княгиня вас любит так.
Спиридов резко засмеялся.
— Любит? — переспросил он. — О, юный друг! Княгиня любила и любит многих. За последнее время она любила одного казачьего хорунжего, которому делала даже презенты, затем юного пехотного поручика…
— Вы намекаете на Колосова? — горячо перебил Дуладзе.
— Ах, вам и это известно? — саркастически улыбнулся Спиридов. — Ну, пусть будет Колосов. Теперь, — продолжал он, — она, по всей вероятности, любит вас; кто будет избран ею после — покажет будущее. Могу только поручиться, что этим счастливцем буду не я, так как я едва ли стану ей на пути… Наши дороги разошлись, и разошлись навсегда. Так и передайте Елене Владимировне.
При этих словах Спиридова князь Илико вскочил как ужаленный. Глаза его засверкали, и лицо покрылось ярким румянцем.
— И вы могли, зная княгиню, поверить всей этой гнусности! — горячо воскликнул он. — Стыдитесь, стыдитесь!
— Напрасно, князь, вы так волнуетесь, — холодно остановил его Петр Андреевич, — вы еще очень юны и неопытны. Женщины хитрей всяких горцев, с которыми вы имели дело, и верить их словам весьма рискованно. Ваши возгласы меня не убедят; да, наконец, что, собственно, вы опровергаете? Ведь вы же не станете отрицать того, что княгиня проводила довольно весело время сперва в поселении штаб-полка, где она занималась легкими интрижками с тамошними юнцами, а затем перенесла свою деятельность в Тифлис. Как жила она в Тифлисе, мне известно, надеюсь, вам тоже, и это в то время, когда я из-за любви к ней сидел на цепи, как пес, питался черствыми корками, переносил всевозможные лишения и унижения… Вы знаете, что такое гундыня, имеете о ней представление… нет? Ну, так я вам и объяснить не могу, это нечто ужасное, что нет слов на языке человеческом, чтобы рассказать… Скажите, князь, что бы вы почувствовали, если бы вас, как скотину, начали стегать плетью?.. Вы вспыхнули, вы дрожите от негодования при одном предположении, я же испытал воочию, поверьте, у меня самолюбия не меньше, чем у вас… Год и десять месяцев я был рабом! Проникнитесь ужасом этой мысли, оцените все роковое значение этого слова: «раб»! Понимаете ли, «раб», бесправный, унижаемый, которому ежеминутно грозит позорная смерть и еще более позорный труд… Ах, да разве это можно передать словами? Это надо испытать самому. Я все это вынес. И что же, пока я терпел и страдал, госпожа Двоекурова, окруженная поклонниками, утопала в роскоши и наслаждалась, ей льстили, за ней ухаживали, ловили мановение ее руки, она была счастлива и не думала обо мне…
— Неправда! — горячо воскликнул Илико. —
