курьезно — почему же это женщины ею не заражаются?
Совершенно так же, как Гослинг, судило и огромное большинство населения Англии. Он ничего не боялся, потому что глубоко верил в энергию и бдительность правительства и в то, что оно располагает огромными ресурсами для предотвращения эпидемии. Чего же бояться? Заботиться о таких вещах — дело правительства, а если оно не знает своего дела, на то есть письмо в газеты. Уж газеты заставят властей выполнить свой долг. Как именно власти могут отвратить опасность, никто из многочисленной породы Гослингов толком не знал. Смутно они представляли себе, что тут должен орудовать Медицинский Департамент, или Санитарные Комитеты; смутно связывали их деятельность с местными органами управления, во главе которых, без сомнения, стоит какая-нибудь правящая власть — может быть, даже верховный глава правительства, на которое все нападают, но которое, тем не менее, отечески печется о гражданах страны.
МНЕНИЕ ДЖАСПЕРА ТРЕЙЛЯ
— Боже мой, как я вас завидую, — говорил Морган Гэрней.
Джаспер Трэйль слегка нагнулся к нему, не вставая с кресла. — Я не вижу причины, почему бы и вам не сделать того же, что сделал я — и даже больше.
Теоретически, и я не вижу. Но на практике трудней всего начать. Как видите, у меня весьма приличная служба, хорошие перспективы, живется мне удобно, и жизнью своей я доволен. А вот как придет кто-нибудь вроде вас и начнет соблазнять рассказами про дальние края, так и потянет к морю, к приключениям, и захочется увидеть свет. Но это только изредка — а так я, вообще, доволен жизнью. — Посасывая трубочку, он глядел в огонь.
— Единственное, что действительно важно в жизни, это чувствовать себя физически чистым, сильным и здоровым. А этого чувства вы никогда не испытаете, если проживете всю жизнь в большом городе.
— Мне случалось так чувствовать себя после хорошей прогулки на велосипеде.
— Да, но вам некуда было девать накопившуюся энергию. А вот, если бы в такой момент перед вами встала какая-нибудь неотложная и грозная задача, от которой, может быть, зависит ваша жизнь, вы бы действительно кое-что испытали — почувствовали себя частицей жизни — не этой, мертвой, застойной, какой живут в столице, а жизни мировой, вселенской.
— Верю. Сегодня я почти готов бросить службу и отправиться на поиски тайн и приключений.
— Но вы этого не сделаете.
Гэрней вздохнул. Гость его поднялся и стал прощаться. — Ну, мне пора. Надо еще приискать себе какое-нибудь помещение.
— Я думал, что вы остановитесь у этих, ваших Гослингов.
— Нет. Не вышло. Старик получает теперь 300 фунтов жалованья, и находит, что в его положении неприлично держать нахлебников.
Трэйль взял свою шляпу и протянул руку.
— Но позвольте, старина, почему бы вам не остаться здесь?
— Я не знал, что у вас есть куда меня сунуть.
— О, да! Внизу найдется свободная комната.
Они скоро сговорились, при чем Трэйль настоял, чтобы расходы они делили пополам.
Когда Трэйль ушел за своим багажом, Гэрней долго еще раздумывал, глядя в огонь. Он раздумывал о том, благоразумно ли он поступил, и полезно ли для человека, состоящего на государственной службе и получающего 600 фунтов в год жалованья, дружить с такой оригинальной и волнующей личностью, как Трэйль, и слушать его рассказы о диких уголках вселенной, не знающих никакой цивилизации. Поставив вопрос ребром, Гэрней мог прийти только к одному выводу: — что было бы дико и глупо с его стороны бросить удобную и выгодную службу и обречь себя на лишения, неудобства и отсутствие прочного заработка. Он знал, что лишения будут ему, по крайней мере, вначале, весьма чувствительны. Друзья сочли бы его сумасшедшим… И все это только для того, чтобы испытать какие-то новые, неизведанные ощущения, почувствовать себя чистым, сильным, здоровым и способным приподнять завесу над еще не раскрытой тайной жизни.
— Должно быть, во мне сидит поэт, — решил Гэрней. — А неудобств я недолюбливаю… Эх, куда только не заведет человека пылкое воображение!
* * *
Каждый вечер друзья беседовали, все на ту же тему. Трэйль поучал, Гэрней довольствовался ролью покорного ученика. Ум у него был восприимчивый и в жизни, в сущности, все его интересовало; но фактически его интересы и работа его ума были очень сужены. В двадцать девять лет он уже утратил гибкость ума и тела. Трэйль вернул ему способность мыслить, вырвал его из рамок готовых формул, доказал ему, что, как ни здравы его выводы, у него нет ни одной предпосылки, которой нельзя было бы опровергнуть.
Трэйль был старше Гэрнея на три года. Восемнадцати лет, получив довольно крупное наследство, он взял из него всего 100 фунтов и пустился в свет — утолять свое ненасытное любопытство и жажду жизни. Он работал в клондайкских рудниках, был скотоводом в Австралии, плантатором на острове Цейлон, рудничным надсмотрщиком в Кимберлее и конторщиком в Гонконге. Простым матросом, расплачиваясь за проезд работой, он приплыл из Сан-Франциско в Соутгэмптон. Девять лет он ездил по свету, не заглянув в Европу, затем вернулся в Лондон и вступил во владение наследством, которое сберегли для него душеприказчики. Швырять деньгами не доставляло ему удовольствия. За полгода, что он прожил в Лондоне, он жил очень скромно, нанимая комнату у Гослингов в Кильберне и, чтоб не сидеть сложа руки, изучал город, забираясь в самые глухие уголки, и писал статьи в газетах. Он мог бы много этим зарабатывать: оригинальность взглядов и свежесть стиля делали его ценным сотрудником в каждой редакции, где ему удалось хоть раз заставить прочесть свою статью, а это нетрудно в Лондоне для человека, у которого есть, что сказать. Но он искал опыта, а не заработка и через полгода принял предложение от «Daily Post» быть ее европейским корреспондентом — из пространства. Ему предлагали 600 фунтов в год за определенное количество работы, но он предпочел сохранить свободу действий и не связывать себя определенным городом, или страной.
Пять лет он путешествовал по Европе, изредка посылая в свою редакцию статьи — когда ему нужны были деньги. За это время главный его поверенный — адвокат с солиднейшей репутацией — бежал, захватив деньги своих доверителей, и у
