снегоход – Я его туристам не даю. Техника – как женщина: пользуйся сам и никому не доверяй! Они ж, туристы эти, как дети, только с большими письками. Перегреют движок, а я потом мучься. Или, не дай Бог – перевернутся на склоне. Что я потом с «перевертышем» делать буду? Травму, не дай Бог, тяжелую получат, а санитарный вертолет вызывать – один час полетного времени по стоимости равняется годовому бюджету Таджикистана. Директор меня просто закопает!
Мы зашли в избушку. Сразу при входе, с коридора-«предбанника» она делилась пополам. Одну половину занимал Пика. Посредине избы была выложена огромная печь. Пока Пика носил дрова и затапливал погасшую печь, я осматривал его неказистое жилье: деревянная койка у окна, наспех заправленная солдатским одеялом, рыжий совдеповский полированный шкаф в углу, буфет из-под германского гарнитура середины 80-х, заставленный какой-то страшной непонятной посудой, старый ученический письменный стол с открытым ноутбуком, кипой каких-то бумаг и настольным светильником, на стене висели несколько книжных полок, воняющая керосином лампа «летучая мышь», которая почему-то наводила меня на мысль о непогоде и контрабандистах, какие-то дешёвые репродукции с горными пейзажами, охотничий фонарь, старая двустволка, распятая шкура белой козы, какой-то огромный нож, похожий на мачете и прочая утварь, сопутствующая аскетичному походному образу жизни романтика-отшельника. В центре комнаты, под самодельным матерчатым абажуром, стоял древний круглый раздвижной стол, покрытый засаленной цветастой клеенкой. Меня вдруг заинтересовала фотография в желтой, словно позолота, рамке, висевшая на стене. Я подошел и начал внимательно рассматривать эту фотку. На ней была запечатлена группа полуодетых улыбающихся солдат в яркий солнечный день на фоне маскировочной сети. Я легко узнал Ящера, рыжего пулеметчика, Пику и даже доктора Пипеткина, скромно пристроившегося к бойцам где-то сбоку.
– Это осенью, за пол года то того, как… – заметив мой интерес к фотографии, пояснил Пика, шуруя между делом кочергой по чугунным колосникам.
Пике сложно было с негнущейся ногой складываться пополам в три погибели возле печки. Он, кряхтя, поднялся, поставил на загудевшую плиту пузатый чайник и деловито осведомился:
– Щас здесь будет Ташкент. Вы, поди, голодный с дороги? Давайте, я сгоняю на пищеблок, чего-нибудь умыкну у наших поварих. Сварганим приличный стол.
– Иди, умыкни – повернулся я к Пике – А будешь мне выкать и дальше – получишь в морду.
– Э, не-ет! – предупредительно выставил вперед руки Пика, словно защищаясь от удара и лукаво улыбаясь, пояснил – У меня хорошее воспитание. Я уважаю таких людей и мне не нужно переходить на «ты», чтобы быть в одной лодке с двенадцатью апостолами. Вы, товарищ майор, всегда были для меня примером, из ранга святых икон, поэтому пусть все остается так, как есть. Хорошо?
Я покачал головой:
– Жениться тебе надо. Или учиться. Ведь, помрешь, не равен час, дурак дураком.
– Жениться – дурное дело, не хитрое! – махнул рукой Пика – Хоть моя нога и отказывается работать – зато моя палочка-выручалочка еще никогда не подводила. Так что, погуляю еще.
– Угу, – пробурчал я – гляди тогда, чтобы тебе где-нибудь не оторвали твою палку-выручалку. А то, как раз тогда и останется, что отправиться к двенадцати апостолам.
– Товарищ майор, вы, конечно, извините меня, но чья бы корова мычала?
– Щас точно в морду получишь, психолог хренов.
– Я все понял – ухожу, а то по морде получу и подвиг свой не совершу! – деланно учтиво продекламировал Пика и скрылся за дверью.
…Пика на скорую руку «нарубал» салат из свежих овощей, подогрел на плите плов, принесенный с кухни в продолговатом овальном чугунке, вскрыл банку со шпротами, нарезал хлеб, сырокопченую колбасу, сало-шпик, выставил соломенную тарелку с песочным печеньем, коробку чая «Принцесса Нури», сахар-рафинад в залапанной некогда белой фарфоровой сахарнице с отсутствующей крышечкой. Затем водрузил на стол закопченный чайник с кипятком на самодельной деревянной подложке.
– Ну, чем богаты, как говорится, – Пика был явно доволен результатом своих усилий и, поднимая чашку с чаем, с немалым достоинством чокнулся со мной – Будем живы – не помрем! А, товарищ майор?
– Давай, вперед, кони-саночки – кивнул я и пригубил немного чаю.
Мы изрядно проголодались, поэтому довольно-таки быстро и без особых усилий «переполовинили» плов с курятиной под салат, полбанки шпротов под колбасу с салом и в завершение перешли к неспешному чаепитию.
– Пипеткин тут недавно приезжал, – сообщил Пика – он щас где-то на Дальнем Востоке, в окружном госпитале дослуживает.
– А здесь он что делал? На лыжах, что ли, приезжал покататься? – поинтересовался я.
– Зачем? Не все же больные на голову, как мы.
– Ну не лечиться же?
– Нет. По делам каким-то, да в отряд заехал. А на обратном пути – ко мне заглянул. Пацаны наши с ним заезжали. Вот, годовщину и отметили. Неплохо посидели.
– Дожили, – проворчал я – годовщина смерти теперь, как юбилей отмечается…
– А что у нас в жизни осталось? – Пика развел в стороны свои мозолистые, так и не отмытые от машинного масла руки со следами шрамов и порезов – Теперь только и собираемся на скорбные даты.
Пика посмотрел в окошко. Я тоже глянул туда. Там сновали люди – веселые, пестрые, разношерстые, как на ярмарке. Глядя на них, можно было подумать, что там, за окном какой-то грандиозный праздник. Оттуда доносился звонкий смех, веселые и радостные крики, из репродуктора лилась музыка и песни. Казалось, что там совершенно другой мир. А мы все так же находимся в каком-то другом, параллельном черно-белом мире, не в силах вот так вот радоваться жизни – до самозабвения, до счастливой хрипоты в голосе, позабыв обо всем на свете.
– Я каждый день вижу все это – кивнув в окно, сказал Пика – И не могу отделаться от мысли, что я им завидую. Ведь я так не умею, как они…
– Ты теперь – не они – сказал я – Ты теперь один из нас. Ты – просто наблюдатель. Инопланетянин. И ты должен прекрасно отдавать себе отчет в том, что когда-нибудь и за тобой прилетит наш корабль. И ты улетишь отсюда.
– Я просто никак не могу понять. За что? Почему так? Почему такой ценой?
– Ставя подпись под своим армейским контрактом, ты не задумывался, что ставишь подпись под куплей-продажей своей души? – спросил я – А теперь не притворяйся – у тебя нет души и тебе не больно.
– Но мне больно, командир…
– Это уже не боль. Это посттравматический синдром. Это, как после ампутации конечностей. Их уже нет. А тебе все еще кажется, что они болят. Спроси у Пипеткина – он тебе расскажет.
