истёртом ещё при Петлюре, раскладывала по прилавку гербарий из жухлых трав и нервно покрикивала:
— А хто забыл петрушку? Укроп, девочки, селерка, хрин…
И никаких свечек, аквариумов и садов Элиссы.
«Так всегда они, — подумал я, засовывая гранат в сумку. — В новолуние шатаются бессонные, лезут, липнут — и всё-то эти дешёвые трюки. Она, видите ли, исчезла. Тоже мне, Кио поганое. Вот попробуй так в канцтоварах… ну, или в библиотеке — там у всех вообще двойное зрение безо всякой субботы…» И окончательно решил, что в школу я сегодня уже не пойду — опоздал, метель, темно и холодно. Никакого настроения спать на уроке. Я повернулся к лестнице и к школе спиной. Вперёд, вверх, через три квартала к бульвару у станции «Университет». Подальше от сменной обуви, диктанта и химии. Заодно не ждать автобус…
Метро — это целый мир, оно в трудах всегда — даже когда не работает.
Улица, уютно устроившаяся меж огромных доходных домов, вела под горку, и это было замечательно — внизу улицы, под полуоблетевшими деревьями, приятственно расположились кинотеатр и кофейня в нём.
«Ага! — торжествующе подумал я. — Я тут не случайно!»
Под ногами смачно похрустывали порыжевшие пятипалые каштановые листья. По покатой мостовой, напоминающей спину дракона из сказки — фигурно выложенная брусчатка мокро блестела стаявшей крупой, — рыча, поднимался пахнущий хлебом фургон. Я поднял глаза — на портике дома, над вывеской магазина «Подарунки», окутанный дурманом дешёвой парфюмерии и слегка припорошенный первым ноябрьским снежком, сидел надутый грифон — завидя меня, он переступил с лапы на лапу и криво ухмыльнулся — или показалось.
— Я знаю твое имя, — тихонько сказал я; грифон напустил на себя незыблемость. Из подворотни порыв ветра вынес пригоршню листьев и эхо: «Имя… имя… имя…»
Мне стало холодно.
Огромное фасадное окно кинотеатра занимала любовно вырисованная афиша. «Заклятие Долины Змей», — вопили шершавые на вид красно-чёрные буквы.
«Хорошо бы „Змей“ была подпись, интересно, какие у них заклятия», — подумал я и пошёл за билетом.
Стоило мне зайти в помещение, как на город обрушилась мгла — сначала редкие белые мухи лениво поплыли мимо окон, затем зачастили меленькие крупинки, а потом появилось ощущение, что над полуоблетевшими кленами, каштанами и ещё помнящей ленивую октябрьскую прохладу черепицей вспороли подушку. Машины и люди пропали из виду вовсе. Кассирша выскочила из своего стеклянного закутка и, шелестя самовязом с помпончиками, просеменила к двери.
— Какой ужас! — раскачиваясь словно болванчик, пробасила она. — Ещё вчера ходили в плаще… Кошмар!!!
Затем она вздохнула и спросила:
— Что вам, мальчики?
Я оглянулся. Не считая подозрительного растения в огромной кадке, в помещении были я и она, никаких «мальчиков» не было и в помине.
— Мне бы билет на девять двадцать пять, — переминаясь с ноги на ногу, сказал я.
Кассирша осмотрела меня с подозрением:
— А почему ты, собственно, не на уроке? — спросила она, заходя в кассу.
— У меня подсменок… — быстренько приврал я.
Кассирша посмотрела на меня ещё раз и сурово сказала в микрофончик:
— Семисят.
Я аккуратно выложил в чёрный ковшик рублёвую купюру.
— Тридцать сдачи! — сообщила мне потрясающую новость кассирша. Чёрный ковшик вернул две серебряные монетки и синий, перемазанный штампами, листик билета.
«11 ряд 1 место», — прочитал я и вышел из касс. Мело́.
Кто-то дёрнул за ремень сумки, я обернулся, позади меня никого не было — пустая улица, ослеплённая первым снегопадом. Я вошёл в холл кинотеатра — там было пусто, тихо и тепло, пахло кофе — на втором этаже была точка, где варили кофе и подавали — о, ни с чем несравнимый шик — молочный коктейль, не в плебейских майонезных баночках, а в высоких стаканах с каёмкой-радужкой, и смеяться тут не над чем.
До сеанса было ещё добрых полчаса, жужжание блендера звало меня наверх — к красивому стаканчику с трубочкой, шапкой молочной пены и шоколадной посыпкой.
Я поспешил вверх по крапчатой лесенке из искусственного мрамора, модной в архитектурно легкомысленных шестидесятых, и мне показалось, что за спиной кто-то шаркнул ногой и хихикнул. Я обернулся. Хотя твердо знаю — оборачиваться скверно вообще, а в эти дни — опасно; позади шагает смерть. В этот раз смерти за спиной не оказалось. За спиной вообще никого не было — абсолютно пустой лестничный пролёт.
Я поднялся в фойе. Впереди исходил ароматами кофе, шоколада и молочного коктейля высокий шинквас киношной кафешки. За стойкой тощая девица тыкала пальцами в пузатую кофемолку-кофеварку, похожую на небольшой танк. Кофейные зёрна утягивались вниз, в воронку, отчаянно хрустели и становились основой для всяких там «двойных половинок». Я влез на высокий тёмно-красный стул.
Кофемолка перестала рычать, тоненько прожужжала и затихла.
— Помолола, собака, — удовлетворенно сказала девушка. — Так, мальчики, слушаю вас…
«Сегодня все психи, — подумал я, — это от снега».
— Мне коктейль и половинку, — заявил я и одарил прилавок рублёвой купюрой. Девушка потёрла переносицу и ненатурально повела головой — хрустнули суставы.
— Странно, — спросила она. — Ты один? Только что вас было трое…
— Это тени, — сказал я, сам не зная, как прав. — Тени от снега. А вас зовут Оля?
— В общем, да, — сказала девушка, цепко ухватив рубль. — Но многие называют меня Лена, почему — не знаю.
И она дернула рычаг машины. В невидимую мне чашку с шипением полился кофе.
— А ты догадался или как? — спросила она, уставясь вниз.
— Это всё потому, что у вас два ангела, — авторитетно заметил я. — Ангел Елена сильнее.
— На тебе твой кофе, — мрачно сказала девица, — и не дури мне мо́зги.
А потом она включила миксер, чтобы взбить коктейль. Молочный. Мне.
Перебивая ароматы кофе, по фойе разнёсся сильный кислый запах. У меня подкатило к горлу.
— Не поняла! — с вызовом сказала Оля, она же Лена. — Что за фигня какая-то вообще.
Она выключила миксер и осторожно приподняла крышку. Я чудом удержался на стуле.
— Скисло, — мрачно констатировала барменша и посмотрела на меня похожими на кофейные зёрна — тёмными и блестящими глазами. — Собака.
Я судорожно цедил горечь из чашечки.
— Не, ну вообще, — сказала девушка и, обернувшись, сунулась в холодильник. Из него она извлекла несколько бутылок с молоком и рядочком выставила их на стойку — серебряные фольга-крышки подозрительно вздулись. Продавщица хмыкнула и красным ногтиком колупнула одну из них. «Ой!» — только и успела сказать она мгновение спустя.
Бутылка подскочила на месте, упала набок и выстрелила вдоль прилавка зловонной мутной жижей.
— Мася моя! — потрясённо сказала буфетчица. — Сколько живу, такого не видела.
За моей спиной кто-то вновь хихикнул подозрительно знакомым голосом.
Отделяющие зрительный зал от фойе бордовые бархатные портьеры
