подтащили бревно к насыпи. Сами же и опустились на него, приводя в норму дыхание.
– Не обижай меня, крестная. Что я, совсем немощная?
– Сейчас как поддам больно. Не колючься. Ты мне не гусар на кочерге, а будущая невеста кому-нибудь… И не хихикай. Хочешь быть скособоченной? Наталья, скажи свое слово, – обернулась за поддержкой к напарнице.
Наталья, взяв и для себя перерыв, подолом вытерла пот с лица, облокотилась на ручки трамбовки.
– А вот отправлю со стройки, и говорить ничего не придется.
Баба Ляля победно обернулась на крестницу, но Зоря фыркнула, демонстративно отвернулась от насыпи:
– Себя лучше отправь.
От девической наглости баба Лялюшка даже замахнулась шлепнуть ту ладонью, но Зоря и уворачиваться не стала: я твоя крестница, все равно не тронешь. Та и не тронула, лишь укоризненно покивала головой:
– У-у, медюлянка растешь!
Сама Наталья слова девятиклассницы оставила без ответа, хотя скрыть, что ей это безразлично, не получилось. Взялась за натертые до костяного блеска ручки трамбовки, принялась колотить ею по насыпи так, словно сил оставалось на три таких дороги. Отвлекла лишь показавшаяся в морской тельняшке Стеша. Работу в бригаде старались менять каждую смену, чтобы не утомлялись одни и те же косточки, и морячке после вчерашнего рытья котлована выпало перемещать на тачке землю, чему она оказалась рада: возить тяжести, даже утопая колесом в землю, легче, чем таскать их на пупе.
Однако и она остановилась перед настилом, ведущим на насыпь. Сил дотолкать груз до верха не хватило, да и доски от перегруза прогнулись так, что готовы были треснуть. Ясно, что в тачку грузились те самые две нормы, приближавшие победу и сроки сдачи дороги, но, если люди могли себе позволить рвать жилы, доска не желала терпеть даже малейшей перегрузки: легче треснуть пополам, чем горбатиться под неуемные страсти людей.
Спасая лозунги и норму выработки, Наталья скатилась по рыхлой боковине насыпи вниз, подлезла под настил, уперлась в доски спиной. Стеша откатила тачку для разгона, к ней присоединилась Зоря, и вдвоем, натужно хрипя, вкатили землю наверх. Зоря, оставшись на настиле, покачалась, словно пробуя его на прочность, а на деле испытывая спину Натальи. И лишь после того, как крестная погрозила ей кулаком уже по-настоящему, вальяжно сошла на свое место.
Наталья вновь по одной лишь ей известной причине оставила издевательство девчонки без отпора. Переключилась на Варю и Груню, несущих в носилках камни:
– Девчонки, камень за Стешей на дальний участок.
Только те не успели и ступить на настил, как раздался недовольный голос бригадира:
– Это кто здесь командует-распоряжается? Опять ты, Наталья?
С командирской сумкой на боку, заправленным под ремень пустым рукавом Валентина Иванович привычно взбежала на насыпь. Не без удовлетворения оценив сделанное бригадой за время ее отсутствия, тем не менее взгляд на Наталью не смягчила.
– Я думала, лучше будет, если… – на радость Зоре, начала оправдываться та.
– Здесь я бригадир! – Валентина Иванович назидательно оглядела всех собравшихся, чтобы никто не вздумал повторять подвигов Натальи. – Я. И лучше знаю, какой участок готовить в первую очередь. После обеда – на кухню и в прачки.
И хотя конкретно никому не указывала, Наталья обреченно и справедливо соотнесла приказ к себе и сделала робкую попытку остаться на стройке:
– Извините, я больше не стану…
– Никому не позволю здесь своевольничать, – снова сразу всех предупредила бригадир. – Не в бирюльки играем. Я в штаб стройки. Работаем.
Ушла, как и появилась, несмотря на свою стать, – стремительно, бесшумно. Однако то ли назло бригадирше, то ли просто отводя себе минуту отдыха, девчата вместо указаний на работу присели на притащенный Зорей ствол осины. Варя и Стеша отстегнули от поясков солдатские фляжки, Груня освободила местечко рядом с собой для Натальи – и повыше, и от Зори дальний край.
– Слушай, Наташ, ты же была до войны нашим бригадиром. Чего эту прислали?
– А то ты не знаешь… – отмахнулась та. Было видно, что тему эту в бригаде затрагивали не раз и она Наталье неприятна.
– И знать не хотим. Чего с тобой так долго разбираются?
Наталья отвернулась, пряча выступившие слезы. И покатились они одновременно и от мелких издевательств Зори, и от указания Валентины Ивановича, запихивающей ее в самый угол всенародной стройки, и от непонятной всем тайны, завесу в которую она не могла открыть даже ближайшим друзьям. Баба Лялюшка, отпив из предложенной Варей фляжки, намерилась сказать ей свое успокоительное слово, но на насыпи появился Михалыч. Он постучал молотком по только вчера прибитому к шпалам рельсу, на глазах у всех демонстративно подложил под него несколько камней.
– Вы что, хотите, чтобы поезд под откос пошел? Умрем, но не достроим?
– Что ж ты на нас все время гомонишь, Михалыч? – переключилась с Натальи на осмотрщика баба Лялюшка. – Лучше скажи, что там на фронте. Ты к радио поближе.
– Позиционные бои, – с такой важностью сообщил железнодорожник, словно это стодавнее словосочетание только что под великим секретом прошептали лично ему на ухо в Генштабе. – Так что смотрите мне здесь! – погрозил желтым от курева пальцем.
– Сам видишь, что стараемся до самой малой косточки.
– Колеса у поезда скажут, как старались. На дорогу, как на храм, весь фронт молится, а мы…
Посчитав свою миссию строгого надзирателя выполненной, ногой незаметно выбил обратно только что подсунутый камень – все же был лишним. Боком, скользя, спустился к женщинам. Присел около бабы Лялюшки, подтянул, как именинников, за торчавшие ушки-петельки голенища сапог. Посмотрел неторопливо по сторонам, ожидая, когда спадет внимание, и всем видом показывая: я просто шел мимо, просто передохну малость рядом с вами. И когда поверил в свое актерское мастерство, будто между прочим залез в переброшенную через плечо холщевую сумку. На ощупь покопался в ней. Опять же не привлекая лишнего внимания, вытащил газетный кулек с торчащими через верх круглыми боками пряников. Подсунул его соседке. Та прижала, перекрестив руки, гостинец к груди.
– Сладенького хоть немного на зубок, – наклонился к ее уху железнодорожник. – На всех. Как-то так.
Посидел для острастки еще минутку, хлопнул ладонями по коленям – пора идти дальше. И главное, вообще-то, в его профессии – не стучать, а слушать. Если звук звенящий, чистый, можно шагать дальше. Если рельс отзывается глухим звуком, то уже беда: ищи трещину и меняй рельс. С учетом того, что дорогу клепали из старых рельсов, что крепили их к шпалам непрофессионалы, обходил старик километры в день.
И едва сейчас скрылся за насыпью, женщины с радостными криками налетели на подарок, размели из-под растопыренных пальцев бабы Лялюшки сладости. Хватило всем, один пряник
